КУНЦЕЛЬманн & КунцельМАНН
Шрифт:
— Дело идёт не так уж быстро, — как-то заметил он. — Но всё же быстрее, чем у меня когда-то. Прошло не менее трёх лет, прежде чем я усвоил такое фундаментальное понятие, как определённый артикль. В моём родном языке ничего подобного нет. Зато у нас полон рот других хлопот — надо различать четырнадцать падежей. Немецкий и шведский — родственники, языки вполне современные, хотя почти любое слово можно проследить до его древнего германского корня. А эстонский — это такой угро-финский бастард. Он, кстати, почти умер за время русификации страны в прошлом веке…
Как и у многих прибалтийских беженцев, история Тугласа была полна трагических поворотов. Обоих его братьев насильно рекрутировали в армию СС. Один погиб под Сталинградом, второму удалось дезертировать. Но этот подвиг не был оценён Красной армией — во время наступления у Куршской косы в 1945 году его обнаружили в толпе беженцев. Все, кто добровольно или по принуждению сотрудничал с немцами, были расстреляны.
Отца Тугласа, который в короткий период независимости был государственным секретарём в Министерстве иностранных дел, депортировали в Сибирь. О дальнейшей его судьбе ничего не было известно, во всяком случае, сообщения о смерти не было. Мать, по-прежнему жившая в патрицианской квартире в центре Таллина (хотя теперь уже в обществе четырёх подселённых семей), так никогда и не оправилась от потерь. Тугласу удалось оформить ей въездную визу, он хотел, чтобы она провела остаток жизни вместе с сыном в спокойной и безопасной Швеции, но мать отказалась.
— Никто не страдал больше нас, эстонцев, — сказал Туглас, — хотя, может быть, латыши, литовцы… особенно латышские евреи… Но матери это говорить нельзя.
Он был настолько деликатен, что никогда не спрашивал о прошлом Виктора, и Виктор был ему за это благодарен.
Те, кому удалось побывать в Стокгольме на рубеже сороковых и пятидесятых годов, не могли не заметить идиллическую атмосферу города, постоянно голубое, вопреки северному климату, небо, улыбающихся людей, их историческое легкомыслие и твёрдую веру в счастливое будущее. Война пощадила страну. И её промышленность, как и вера в человечество, не подверглась разрушению. Люди просыпались по утрам не в руинах, а в нормальных домах и ехали на современных троллейбусах на работу, а на работе было тепло, светло и царили непринуждённый порядок и доброжелательность. Интеллектуалы были наивны, как только могут быть наивны люди, сохранившие какие-то иллюзии. Люди, не пережившие вой «катюш» и ночные бомбёжки, были устремлены вперёд. Молодые вернулись со срочной службы, где их самой большой заботой было не угодить под шальную пулю на учениях, и рвались сами строить своё будущее в беспечном и ласковом свете мирного времени. Индустрия развлечений процветала, а на семейных страницах газет многократно увеличилось количество брачных объявлений.
На Стуреплане и в районе Кунгстредгордена собирались по вечерам празднично настроенные люди. Там бывали и Туглас с Виктором — пару раз в месяц они ходили на танцы в «Зимний дворец» или в «Визит». Им было что отметить — они уже были востребованными реставраторами, а заказы продолжали и продолжали поступать. Зимой 1947 года Виктор получил постоянную работу с более чем щедрым по сравнению со средним уровнем жалованьем.
— В этой стране я лучше тебя никого не найду, — искренне сказал Туглас, заказывая грог с коньяком и шампанское под звуки оркестра, исполнявшего Эллингтона и Жюля Сильвена [100] . — Ты рождён для этой профессии. Или, может быть, тебе предназначено стать великим фальсификатором. Я очень надеюсь, что ты останешься у меня, а не уйдёшь в музей или откроешь своё дело. Опаснее конкурента не сыщешь на всём Скандинавском полуострове.
100
Сильвен Жюль(настоящее имя — Аксель Стиг Ханссон, 1900–1968) — шведский композитор, автор шлягеров.
Виктор только кивал, глупо улыбаясь. Ему очень нравился его работодатель, ему нравились роящиеся вокруг них бесчисленные знакомые Тугласа, где бы они не появлялись — экзотические чужеземцы… иностранцы всё ещё были экзотикой в Стокгольме, страна не имела никакой колониальной истории. Он долго не знал, разгадал ли Туглас тайну его сексуальной ориентации; даже если разгадал, то не обмолвился ни словом. Он был на редкость терпим, и Виктор, уже умеющий улавливать почти незаметные улыбки и взгляды, мог бы с уверенностью сказать, что многие из круга знакомых Тугласа тоже были гомосексуальны. Тем не менее, зная, что правила игры (а ещё более — правила самосохранения) требуют подыгрывать большинству, Виктор делал всё, чтобы слиться с окружением. Он игнорировал зазывные взгляды мужчин, притворялся, что не понимает, когда кто-то иногда сверлил его глазами в роскошном туалете «Бёрнса». Он старался обращать внимание на женщин, и это не составляло для него никакого труда, поскольку ему нравилось их общество. Они не дерутся, думал он, не хвастаются, заботятся о собственной гигиене, среди них редко встречаются пьяницы. И вообще — женщины изящнее, дружелюбнее, они гораздо красивее едят и не развязывают войн.
В том году люди приходили и уходили, завязывались поверхностные знакомства… большинство исчезало, начав семейную жизнь. В женском обществе он выглядел застенчивым немецким эмигрантом, настолько застенчивым, что успеха не имел, зато пробуждал сначала любопытство, потом доверие и, наконец, становился для своих подруг наперсником. Люди были достаточно наивны, чтобы верить собственным глазам.
Самую большую роль в его тогдашней жизни сыграло знакомство с художницей по имени Аста Берглунд. Она была финско-шведского происхождения, родом из Васы. Аста поступила в Художественную академию в Стокгольме, что удавалось очень немногим девушкам, особенно таким юным. Ей пророчили блестящее будущее, но уже после года занятий она бросила академию. Туглас иногда поручал Асте кое-какую работу, когда ей нужны были деньги, — но не реставратора, а секретаря: в делопроизводстве он был совершенным профаном.
Аста была на семь лет моложе Виктора. Она не обладала особо яркой внешностью, но была невероятно привлекательна; мужчины буквально роились вокруг. Они привязались друг к другу, как могут привязаться только родственные души; они уважали личные тайны друг друга, и Виктор с удивлением заметил, что в их отношениях есть даже элемент сексуальности. По воскресеньям они обычно ходили по музеям и по мере того, как выставки сменяли друг друга, находили всё новые и новые шедевры. Месяц в их фаворитах числился венецианский пейзаж Каналетто, выставленный в музее Вальдемарсудде [101] , потом его сменили миниатюры Бреннера и Синьяка из королевской коллекции в Дроттнингсхольмском замке [102] .
101
Здание Художественного музея на Вальдемарсудде изначально было домом принца-художника Эугена на рубеже прошлого века. Музей известен обширной коллекцией скандинавского искусства 1880–1940 годов.
102
Замок в Дротткингсхольме — летняя резиденция королей.
Аста была не замужем, и матримониальные перспективы её, похоже, не особенно привлекали. Её, пользуясь терминологией того времени, можно было назвать свободной женщиной. У неё было несколько любовников, и она их меняла, следуя только собственным капризам. Двое даже сделали ей предложение, но она со смехом заявила, что семейная жизнь не для неё.
— Я женщина, — объяснила она как-то с удивившей Виктора трезвостью, — а женщинам-художницам пробиться вдвойне трудно. Как ты думаешь, что произойдёт, если кому-нибудь удастся затащить меня под венец? Тут со мной и покончено. Мои любовники — достойные люди, но они мужчины, а у мужчин своё представление, какой должна быть замужняя женщина. Им даже не придётся меня переделывать — сама начну приспосабливаться. Стану домохозяйкой. Нарожаю детей. Заброшу живопись, разве что по воскресеньям иногда — так, для баловства. А через несколько лет покончу жизнь самоубийством, оставив безутешную семью. Так что лучше замуж не выходить.
Мир искусства — мужской мир, утверждала Аста, поэтому она и бросила академию. Потом только Виктор сообразил, что причины были совершенно иными… По тем или «иным» причинам она иногда вдруг исчезала на несколько недель и не давала о себе знать. Но что касается половой дискриминации, Аста была права. Он встречал множество галеристов, директоров музеев, антикваров и не мог припомнить, чтобы среди них были женщины, занимающие более или менее важное положение в этом мире. И всё равно, Аста была исключением из этих неписаных правил, из того установившегося расклада, который он наблюдал, сидя в первом ряду партера стокгольмской культурной жизни. Через неё он познакомился со многими художниками. Это с её подачи он как-то сидел и всю ночь пил коньяк в «Оперном погребке» с Эйнаром Йолином [103] . Это она представила его Бруру Юрту [104] , а как-то взяла с собой в кондитерскую «Ватикан», чтобы поучаствовать в совместном чаепитии с её кумиром — Сири Деркерт [105] .
103
Эйнар Йолин(1890–1976) — шведский художник, портретист и пейзажист.
104
Брур Юрт(1894–1968) — один из наиболее известных шведских скульпторов и художников.
105
Сири Деркерт(1888–1973) — известная шведская художница-экспрессионистка.