КУНЦЕЛЬманн & КунцельМАНН
Шрифт:
Виктор замолчал, давая понять, что с неохотой вспоминает всё это; он стал виртуозом по части перевода разговора в нужное русло. Они вновь заговорили об искусстве — о положении начинающих художников.
— Фабиан удерживает на плаву целое поколение молодых живописцев, — сказала Эрика с плохо скрытым обожанием.
— В том числе и меня, — вставила Аста. — Как только мне нечем платить за квартиру, а у Тугласа нет конторской работы, тут же появляется Фабиан. Он как будто только и ждёт этого момента — интересуется каким-нибудь рисунком углём или тушью… и приобретает их как раз за ту сумму, которой мне не хватает, чтобы оплатить счета.
— Пожалуйста, не кокетничай. Твои работы я покупаю исключительно из любви к искусству, а вовсе не потому, что я такой уж добрый самаритянин. Я покупаю их для своей личной коллекции. И не забудь, откуда деньги: зелёное финское золото.
— А когда ты сделаешь меня знаменитой?
— Через год, Аста-красавица, через год. И не я, а рынок, подгоняемый плёткой слухов. Обещаю, что тебе не придётся вступать в вынужденный финансовыми обстоятельствами брак. Обещаю, что тебе не придётся жить на подаяния твоих любовников… или таких людей, как я… — Он незаметно глянул на ручные часы и перевёл глаза на невесту. — Нам вот-вот надо будет уйти. Коктейли в финском посольстве… это входит в мои обязанности. Но я хочу пригласить вас отужинать в ближайшие дни. По-моему, ты ещё не была в моей новой квартире… и захвати своего… м-м…
— Друга, — сказал Виктор. — Мы с Астой просто друзья.
В следующее же воскресенье они ужинали в шикарной семикомнатной квартире Фабиана на Сибиллегатан. До Пасхи оставалась ещё неделя. Дожди и холод наконец отреклись от престола в пользу тёплого южного ветерка. Окна на Эстермальмскую площадь были открыты. Служанка в чёрном накрывала стол, в кухне колдовал нанятый повар. Ароматы четырёх блюд заполняли столовую, а Фабиан и Аста никак не могли оторваться от детских воспоминаний. Эрика села за рояль и пела какие-то куплеты, а Виктор с природной скромностью пристроился в уголке. Ему нравилось всё, что он видел, и немного удивляло. Фабиан Ульссон был моложе его на пять лет… а может быть, и не моложе, а старше — он подчинялся другим временным законам, они словно выросли на разных планетах. Фабиан был наивен и в то же время самоуверен, что вообще-то должно было произвести на Виктора неприятное впечатление. Но он объяснил это тем, что жизнь никогда ещё не преподносила Фабиану уроков, и ему не хотелось разочаровывать молодого человека. Зачем доставлять неприятности ни в чём не повинному и к тому же явно добросердечному мальчику?
После ужина девушки пошли в салон играть в бильярд. Фабиан пригласил Виктора в кабинет выкурить сигару. Над камином висел Клее, а на противоположной стене — работа маслом Габриель Мюнтер.
— Значит, вы с Астой просто друзья? — спросил Фабиан.
Виктору послышалось в его голосе облегчение.
— Конечно. Для меня этого больше чем достаточно. Я с трудом общаюсь с ней больше трёх дней подряд. Её энергия меня утомляет.
— Не знаю почему, но мне тогда показалось само собой разумеющимся… Вы выглядели так, как будто собираетесь завести ребёнка.
За окном со стороны Меларен плыла армада облаков, постепенно редеющая по мере приближения к Балтике — облака словно тонули одно за одним в морской синеве вечернего неба.
— Я не знаю, предназначен ли я вообще для семьи… — сказал Виктор. Хотя из всех женщин, которых он в жизни встречал, Аста была единственной, к кому он чувствовал какое-то подобие влечения.
— А почему нет? Мир стал заметно лучше… теперь он более или менее похож на место, где можно жить. Несколько лет назад всё было чернее ночи, а теперь на горизонте вроде бы светлеет…
— Не знаю, согласится ли с тобой Аста. Она прирождённая пессимистка.
— Я слышал, вас познакомил Яан Туглас. Он помогал мне пару раз восстановить семейные реликвии… В высшей степени компетентный человек. Я, кстати, кое-что разузнал и о тебе. Многие считают, что ты работаешь не хуже.
— Об этом не мне судить…
Впервые за долгое время Виктору пришлось задуматься, прежде чем он вспомнил шведское выражение. Фабиан, похоже, заметил его неуверенность:
— Если хочешь, можем говорить по-немецки…
— Нет-нет, вовсе нет. Язык… в языке начинаешь сомневаться, только когда его более или менее выучишь, потому что уже тянет вглубь. А что касается моей работы, то для меня это непрерывная радость — спасать искусство для будущих поколений. Когда мои соотечественники в течение долгих двенадцати лет только и делали, что его разрушали, старались, чтобы оно исчезло с лица земли… словно бы и я в ответе за них. Мне стыдно.
— Ты говоришь как человек, в которого Аста точно могла бы влюбиться. Ты точно не спишь с ней?
Слова повисли в воздухе, как на невидимых крючках. Виктор чувствовал, что краснеет, и ненавидел себя за это.
— Да, точно…
— Не знаю, что на меня нашло. Какое я вообще имею право об этом спрашивать! Прошу меня извинить, я не хотел тебя смущать.
— Ты живёшь один в этой квартире?
— С моими маленькими сокровищами. И ещё служанка, она прибыла вместе с остальным инвентарём из Финляндии.
— Это же наверняка очень дорого…
— Я из очень состоятельной семьи, Виктор. Мне следовало бы стыдиться своих привилегий, но я, похоже, лишён социальных комплексов.
Он плеснул кальвадос в два пузатых бокала и протянул один Виктору.
— А Эрика? Почему она здесь не живёт?
— Ей только девятнадцать, и мы же ещё не женаты. Состоятельные семьи обычно консервативны… её семья ни за что не позволила бы ей переехать ко мне без свидетельства о браке, и так же думают в лесопильном дворце по другую сторону Балтийского моря…
— Но они же знают, что вы вместе?
— На радость династии Кройгер и династии Ульссон. Они надеются на взрыв внимания в обществе и прессе. Наши родители будут рады погреться в лучах славы друг друга. У богатых свои игрушки, как говорят. Осенью должно состояться обручение.
Фабиан криво улыбнулся, одним глотком опустошил бокал и налил ещё, примерно на дюйм.
— Давай поговорим о чём-нибудь другом, — предложил он. — Расскажи мне про Берлин в годы войны. Отец был там, говорит, потрясающий город.
— Мне бы не хотелось рассказывать про Берлин. Как ты говорил недавно? Горизонт светлеет? Вот там-то мне и хотелось бы находиться…
— Мне нравится загадочность. Я вырос среди загадок, это моя вторая натура.
— Я вовсе не собирался быть загадочным, зря ты так подумал.