КУНЦЕЛЬманн & КунцельМАНН
Шрифт:
Они сели за стол.
— И как дела с Чиллианом Цоллем? — спросил Фабиан, когда принесли закуски.
— Боюсь, нарушение цвета ухудшится со временем. Мы не решаемся промыть лак — слишком велик риск повредить красочный слой.
— Шведский национальный романтизм, честно говоря, меня не особенно трогает. Цорн, Юзефссон… все эти мачо-авантюристы… Вся эпоха пропитана самодовольством, этаким затхлым мужским духом… начинаешь мечтать о новом матриархате в искусстве…
— Будем выдвигать Ханну Паули за счёт Карла Ларссона?
— Или Ульрику Паш за счёт Элиаса Мартина. Или почему не Мариетту Робусти за счёт папаши Тинторетто…
На
— Ты, конечно, знаешь о её маленьких слабостях? — спросил Фабиан.
— Что ты имеешь в виду?
— Ну, когда она внезапно исчезает, иногда на несколько недель, и найти её невозможно.
— Думаю, пишет — я так понял с её слов. Живопись требует одиночества.
— Она пишет и принимает наркотики.
Виктор не понял. Он просто не знал, о чём идёт речь. Он некоторое время изучал столовое серебро с замысловатой монограммой Ульссонов.
— Я не понимаю, о чём ты говоришь, — сказал он наконец.
— Это её мир. Чтобы писать, она принимает прелюдии. И пишет, чтобы оправдать прелюдии. Это продолжается уже несколько лет. Родные в отчаянии. Как ты знаешь, она порвала с семьёй.
— Я думал, какие-то личные причины…
— Это и есть личные причины… Они грозились направить её на принудительное лечение. Она с ними порвала ради наркотиков.
Фабиан повернулся к служанке, застывшей у двери в ожидании распоряжений.
— Как только подашь кофе и десерт, можешь быть свободной.
— Спасибо, господин.
— На комоде в прихожей лежат два билета в кино на сегодняшний вечер. Они твои, я не пойду…
— Огромное спасибо, господин.
— О чём мы говорили?.. Да, не так уж много знаем мы о своих друзьях. Недавно я прогуливался в твоём районе… там есть такое маленькое заведение, на Норрландсгатан… Говорят, только что открылось, и, если я понял правильно, там собираются только мужчины.
Он замолчал и вытер рот салфеткой.
— Не знаю, может, мне показалось… но я видел, как ты туда проскользнул… или, во всяком случае, кто-то очень похожий на тебя. Около десяти вечера.
— Если это и был я…
— …то это уже не секрет! — Фабиан просиял. — О, сейчас принесут главное блюдо. Дичь из Финляндии. Мама каждую неделю присылает. А вино — «Шпетбургундер». Я выбрал его ради тебя, sehr angenehme Auslese [108] , лучшее из достижений немецкого виноделия.
108
Sehr angenehme Auskse— превосходный выбор (нем.).
В полдевятого служанка ушла, а вслед за ней и повар.
Они перешли в салон. Фабиан поставил пластинку, и комнату наполнил тенор Юсси Бьорлинга.
— Мой отец, лесной барон, — горячий поклонник господина Бьорлинга. Был период, когда он регулярно приглашал его на охоту под Карлебю… мне врезалось в память, как они выбежали из сауны рука об руку и начали блевать в прорубь… Известный тенор и неотёсанный лесоторговец.
Фабиан закрыл глаза, слегка покачиваясь в такт музыке.
— Каково это всё было видеть маме… Честно говоря, я до сих пор не могу понять, что она в нём нашла. По-видимому, это известный парадокс: грубость и утончённость борются за господство в одном и том же человеке… Человек, который может весь вечер надираться в сауне, а потом плакать перед патефоном, когда Юсси поёт « Si pel ciel marmoreo giurо» [109] .
Он снова прикрыл глаза.
— Нельзя доверять внешности… Ты иностранец. Виктор, ты видишь финна, потом видишь шведа и думаешь: «Ну, это примерно одно и то же». Но это не так. Финны — это вещь в себе… мы зажаты между Россией и Балтикой… Или Аста. Ты думаешь, что она пишет картины, а она запирается со шприцами и таблетками.
109
Si pci cicl marmoreo giuro— ария из оперы Дж. Верди «Отелло».
— Я даже представить себе не мог… А что мы можем сделать?
— Перестать смотреть на поверхность. Заглядывать внутрь.
— Но когда я смотрю на тебя…
— …ты видишь избалованного молодого аристократа. Самоуверенный и наивный двадцатилетий парень. Ты видишь юношу, чей жизненный путь уже расписан, чьё будущее раз и навсегда определено неписаными законами клана, класса, положения… чьё существование всё менее и менее свободно с каждым прожитым годом… Ты видишь юношу, который хочет любить, но не решается, потому что сам себя не знает. Где-то там, в глубине души, ты догадываешься, что у него есть семья и эта семья, не спросив его мнения, уже выбрала ему невесту. Это такие прямые связи… невеста верит в то, что она видит, видит то, что хочет видеть, знает то, что хочет знать… чувствует то, что ей вздумалось почувствовать. Во всём этом я вижу себя, как в зеркале… и я думал, что…
Музыка замолкла. Фабиан поднял адаптер и поставил пластинку с начала.
— Невероятно много лжи… Исторической, личной… бесконечных самообманов… Бьёшься во вранье, как в сетях… А когда начинаешь разбираться в этих самообманах, тут же с ужасом понимаешь, что они всего лишь порождение другой, более крупной пожизненной лжи, они придуманы, чтобы скрыть эту главную ложь! А когда понял, что всю жизнь врал самому себе, ничего не остаётся, кроме как утешаться разными сахарными пилюлями… Музыка. Искусство. Работа. Мозг начинает работать в три смены, чтобы забыть… вернее, не думать и не чувствовать. Или можно достать наркотики… это же так легко — не правда ли? — ускользнуть от самого себя.
— А может быть, человек просто боится… — сказал Виктор. — Боится общественного мнения.
— Или так называемого правосудия… Ufficio della Notte [110] никакими средствами не брезгует. Потанцуем?
Виктор не успел даже слова сказать, как Фабиан обнял его за талию, взял его руку и вывел на паркет. Их щёки соприкоснулись — плохо выбритая щека Виктора и нежная, гладкая Фабиана. Музыка не особо располагала к танцу, они двигались всё медленнее, пока не остановились совсем.
110
Ufficio della Notte— тайная полиция (итал.).