КУНЦЕЛЬманн & КунцельМАНН
Шрифт:
— Что теперь будем делать? — спросил Фабиан, когда она наконец ушла. — У нас же свадьба меньше чем через год. Такое ощущение, что меня рвут на части.
Это была мантра, он повторял её без конца, начиная с их первого ужина наедине, и Виктору уже начало это надоедать.
— Самое естественное — рассказать ей всё. Не о нас с тобой — о себе.
— Я даже не знаю, как это сформулировать. Гомик… в моём мире такого слова не существует.
— Наплевать на формулировки. Наплевать на слова, Фабиан. Ты влюблён, вот и всё.
Фабиан поглядел на него как на идиота.
— Или можем начать всё заново в другом месте… — сказал Виктор. — Есть и другие города.
Тем не менее после этого приключения они недели две не встречались. Но выздоровления не наступило — наоборот, когда они увиделись вновь, вольтаж достиг критического накала. Мысль уехать из Стокгольма не оставляла Виктора. Но каждый раз, когда он заговаривал об этом с Фабианом, тот начинал рисовать самые мрачные перспективы.
— На что я буду жить? — спрашивал он. — Без моей семьи я ничто.
— Ты совершеннолетний. Ты имеешь право распоряжаться своей жизнью.
— Ты не прав. Всё не так просто, если тебя зовут Фабиан Ульссон. И ты не знаешь моего отца. Он разыщет меня, даже если я спрячусь в пещере на краю света.
— Пусть находит. Мы просто попросим его оставить нас в покое.
— Он и слушать не станет. И будет прав. Это болезнь, Виктор. Гомосексуальная любовь — это болезнь.
— Любовь есть любовь. Ты хочешь сказать, что наша любовь неполноценна?
— Да. Неполноценна. Это не настоящая любовь. Это что-то другое… что-то животное…
Встречи их становились всё более и более лихорадочными. Они уже не чувствовали опасности. В нише в кабинете Фабиана они бросались друг к другу, не обращая внимания на Эрику, сидящую на балконе в шезлонге с газетой — в пяти метрах от них. Они встречались в парках, в комнате Виктора — пока наконец хозяйка не почуяла неладное и не запретила Виктору принимать у себя гостей. Однажды Фабиан ворвался в мастерскую Тугласа белый от ревности — ему показалось, что он видел Виктора с другим. Ему и в самом деле только показалось, но Виктору пришлось успокаивать его не менее получаса. После этого Туглас до конца недели бросал на него странные взгляды.
Спасла их, пусть временно, Аста Берглунд. Виктор не видел её с начала лета. Ходили слухи, что она порвала с любовником и завела нового. Говорили, что её новый приятель — известная фигура в ночной жизни Стокгольма и он снабжает её таблетками в неограниченных количествах. Он уже несколько дней искал её с неясным намерением поговорить с ней, исповедаться… она была единственным человеком, хорошо знавшим и его, и Фабиана. Но Аста его опередила.
— Можете пользоваться моей квартирой, — сказала она. — Скажите только заранее, чтобы я умотала. Ключ будет под цветочным ящиком на площадке.
Он притворился, что не понимает, о чём она говорит.
— Не надо, Виктор. Неужели ты считаешь, что я не понимаю, что между вами происходит?
Он промолчал.
— Я всё знала с самого начала.
— Что — всё?
— Что ты предпочитаешь мужчин. Сразу поняла, как только мы познакомились. И про Фабиана догадывалась.
— Он женится на будущий год…
— А ты надеешься этому помешать?
Они сидели в её двухкомнатной квартире на Кунгсгатан, в одной из башен-близнецов. Виктор с недоумением оглядывался — кое-какая мебель и антиквариат исчезли.
— В ломбарде, — криво улыбнулась Аста. — Мне нужны деньги на лекарства.
— Это опасные игрушки, Аста.
— Предоставь эти заботы мне. И кстати, я вполне серьёзно — вы можете пользоваться моей квартирой, если вам нужно встретиться наедине. Это куда лучше, чем у Фабиана или у тебя. Ни сующейся во всё невесты, ни подозрительной квартирной хозяйки. Но я хочу получить за это компенсацию — либо от тебя, либо от Фабиана.
Только сейчас Виктор понял, как далеко зашло дело.
— Тебе нужна помощь, — сказал он.
— Позже… возможно. Сейчас мне нужно моё лекарство. Я без гроша, Виктор. Так называемый друг меня бросил. А от моего предложения все будут в выигрыше.
Всю зиму они ссорились и мирились опять. Они пытались порвать отношения, но всё каждый раз заканчивалось страстным воссоединением. Они ругались чуть не при каждой встрече. Предметом ссоры могло быть всё что угодно: женитьба Фабиана, Эрика, ревность, работа Виктора, работа Фабиана… они яростно спорили о восприятии искусства, о послевоенной живописи — Виктор ненавидел её, а Фабиану она нравилась, спорили, что такое любовь и насколько гомосексуален Фабиан. Как-то они поругались, морально ли давать Асте деньги за их свидания, если она покупает на них всё больше фенедрина и тикодила, а они всё равно только и делают, что ссорятся.
— Выхода нет, — сказал Фабиан. Лицо его было заплакано после очередной ссоры. — Меньше чем через полгода я женюсь.
— Я тебе не верю.
— Ты просто не понимаешь, что это означает — быть Фабианом Ульссоном.
— Но я прекрасно понимаю, что такое ханжество. Неужели ты думаешь, что сделаешь её счастливой?
— Я не гомик.
— Нет? Конечно да. Только выбирай менее грубое слово.
— Я люблю Эрику, так что ты напрасно думаешь…
— Не больше, чем меня.
— В роде Ульссонов не было мужчин, которые влюбляются в мужчин.
— А теперь есть, и поломал эту традицию не кто иной, как ты!
— Нам надо закончить всё прямо сейчас. Нам не надо больше видеться.
Но они продолжали и продолжали встречаться, а счастливый конец казался всё более и более призрачной мечтой. Они продолжали встречаться, потому что никто из них не хотел отпустить другого.
В марте Виктор поехал в Копенгаген по приглашению одного из ведущих музеев. Это был его первый заказ за пределами Швеции. Собрание Хиршпрунга нуждалось в реставрации повреждённого плесенью полотна Кройера, а после того, как Виктор пару лет назад реставрировал две работы этого художника, он внезапно стал считаться одним из ведущих экспертов.