КУНЦЕЛЬманн & КунцельМАНН
Шрифт:
— Конечно, конечно, Карстен. Клятвенно обещаю следовать сценарию. Но говорить будешь ты.
За окном инвалид на костылях пытался утихомирить разбушевавшихся девиц. Возраст его определить было невозможно — где-то между тридцатью и семьюдесятью пятью. У Иоакима тут же возникла ассоциация с матадором, разнимающим разъярённых пантер. Интересно, может ли Карстен познакомить его с совершенно новым для него типом женщины: рогсведские самки, страстные и непосредственные… вот, подрались…
— Я ржал до колик — на днях объявили следующий год Годом культурного многообразия, — сообщил Хамрелль, отодвигая тарелку. — У нас здесь, в Хёгдалене, культурное многообразие ещё с семидесятых, да такое — мало не покажется… Ну и реакция у нашего правительства! Опоздали на четверть века…
— Но ты всё равно расист?
— И терминология твоя устарела лет на пятьдесят. Расист? Что это значит? Я не понимаю. — Хамрелль сунул в рот антиникотиновую жвачку, поглядывая на вывеску «курить запрещается». — Я просто терпеть не могу сирийцев и арабов. С югами — никаких проблем, за исключением сербов. Те почему-то вообразили, что все только и охотятся за их скальпами. Гамбия и Нигерия меня раздражают, а с иранцами — тишь да благодать, я знаю нескольких парней и девчонок — славные ребята. И эритрейцы приятные парни, и южноамериканцы — за исключением чилийцев. Спроси у Лины, она одно время была с чилийцем… Еле ноги унесла — слава богу, того посадили за попытку убийства соотечественника. Более ревнивых типов не найти. Он её избивал чуть не кастетом, если она задерживалась с подругой…
Лина была подругой Хамрелля уже года два. Рогсведская самка высшего качества. Всё бы ничего, но беда была в том, что она интересовала Иоакима куда больше, чем следовало, и это грозило нанести ущерб их деловому сотрудничеству. Тем более что интерес был обоюдным — если судить по её взглядам в те редкие минуты, когда они оставались вдвоём.
— Но в фильмах ты латиносов не хочешь снимать, — сказал он.
— Это они не хотят. У некоторых народностей куда больше стиля, чем у нас с тобой.
Иоакима удивило, что Карстен Хамрелль вырос в Хёгдалене, но ещё больше удивляло, что он продолжает там жить. Впрочем, именно поэтому он и доверил Хамреллю вести дела. Полгода назад Хамрелль дебютировал в искусствоведении, и с тех пор они уже продали два рисунка Буше не особо щепетильным перекупщикам из южных пригородов. (Эрлинг Момсен получил, как выразился Хамрелль, отлуп — Карстен наложил вето на продажу подделок людям, которые в случае малейших подозрений, не задумываясь, могли бы обратиться в полицию.) Его совершенно не интересовало, что работа Виктора была настолько высокого класса, что вряд ли у кого могли зародиться сомнения. Лучше продавать тем, кто не распространяется о своих делишках, пояснил он.
— А я помню, как «Эбба» тут появилась, — сказал Хамрелль, с сожалением провожая взглядом унёсшего его тарелку официанта. — Гурра [120] занес палочку чуть не на два метра и врезал мне в глаз — на сантиметр промахнулся. Видишь, шрамик? Такое сразу не забудешь…
— А ты что, знал ребят из «Эббы»?
— Я вижу, ты сделал стойку… Провинциалы, как услышат про «Эббу», сразу уши навостряют… Тогда все друг друга знали. Все друг другу были должны и кидали жребий, кому ехать в Христианию за травкой. Чуть не все ребята, кто родился между пятьдесят пятым и шестьдесят четвёртым, были родственниками по бабам — те кочевали от одного лузера к другому. Потом всё это быстро кончилось. Половину моих корешей тех лет унёс героин. Двоих, кстати, звали Йонни… Остальные тоже… кто спился, кого поубивали в разборках…
120
Гурра— Гуннар Юнгстедт, ударник группы «Эбба Грён».
Первого Буше они продали подпольному маклеру по имени Ральф, специализирующемуся на контрактах первой руки в центральных районах; фамилию его не знал даже Хамрелль, хотя они были знакомы не менее четверти века. Рисунок, к немалому удивлению Иоакима, ушёл за пятьдесят тысяч крон. Карстен объяснил Ральфу, что рисунок украден у частного коллекционера в Сконе. Ральф не сомневался и не торговался, он просто выложил наличные деньги на кухонный стол, пробормотав при этом: «Даже на задаток за однокомнатную в Васастане не хватит». Из этих слов они поняли, какие суммы крутятся на стокгольмском чёрном жилищном рынке, и сообразили, что за оставшиеся рисунки можно запрашивать вдвое. Расчёты подтвердились очень быстро. За второй рисунок Буше «Нимфы и титаны на берегу Пелопоннеса» некий Руне Фореман выложил не моргнув сто тысяч, правда, недовольно заметил, что картина без рамы. Руне тоже работал с недвижимостью: поставлял польских нелегалов для ремонта шикарных вилл на архипелаге, а также приторговывал украденными стройматериалами.
— Не понимаю, как ты решаешься на такое, — сказал Иоаким, когда покупатель исчез на своём «порше-каррера». — Он же твой знакомый! Если он обнаружит, что это подделка, он прекрасно знает, где тебя найти!
— Во-первых, он мне никогда не нравился, — весело сказал Карстен. — Во-вторых, я действую по правилам твоего благословенного отца: только предлагаю товар. Это дело покупателя — доказать, что он попался на подделку. А к тому же я лично проверил подлинность, то есть не лично, конечно, а у эксперта в «Буковскис»…
— Что ты сказал? Ты сделал что?
— Что слышал… Мы с ним пересекались, когда я работал с рекламой. Им нужен был новый каталог, и заказ ушёл к нам. С той поры у меня там знакомства… Я принёс им якобы купленного мной Буше и попросил установить подлинность. Кройера показать не решился, а Буше принёс. Они, конечно, расспрашивали, как он ко мне попал, я кое-как уклонился… но в конце концов подтвердили, что речь идёт о самом настоящем подлиннике. Особенно их убедили эта необычная зелёная бумага восемнадцатого века и старинная печать коллекционера на обороте. Я спросил, могу ли дать их телефон, на тот случай, если мне вздумается рисунок продать, — разумеется, сказали они. Я дал номер Фореману, и меня не удивит, если он туда уже позвонил.
С какой лёгкостью люди попадают в ловушки, подумал Иоаким. И ещё его несказанно удивило, что, оказывается, существует великолепно работающая теневая экономика, подчиняющаяся точно тем же законам, что и любой другой бизнес, — причём даже в такой специфической области, как торговля краденым. Цена, как он понял, была всё же не такой, как если бы они решились продать картины уважаемому коллекционеру, но риск куда как меньше. И всё же Буше был своего рода antipasto, закуской перед ожидавшим их шикарным обедом. Они ещё не притронулись к горячему, не говоря уж про изысканный десерт.
Вскоре после тогдашнего разговора на Готланде Иоаким прикинул рыночную цену оставшихся у Виктора картин — получилась почти невероятная сумма. Бацци, если найти нужного прохвоста, принесёт не менее двух миллионов, Кройер — столько же. Эмиру они решили предложить маленького Кройера за миллион ровно.
— Мы должны поделиться с моим свояком, — сказал Иоаким, когда они начинали разрабатывать план действий.
— Это ещё почему?
— Потому что он тоже рискует.
— Ты имеешь в виду, что он водит за нос свою жену?