Купе смертников
Шрифт:
В этот вечер, непохожий на все остальные вечера, поскольку он только утром возвратился из единственного за последние десять лет путешествия, он изменил некоторым своим привычкам. Во-первых, он забыл перчатки в ящике стола, а так как ему хотелось поскорее вернуться домой, в свою квартиру, где он не прибирался уже целую неделю, решил не возвращаться за ними. Затем, чего с ним раньше никогда не случалось, зашел в пивной бар у Орлеанских ворот и за стойкой выпил кружку пива: от самого Марселя — а он ехал в жарко натопленном вагоне, где спать ему пришлось одетым, поскольку в купе были женщины
В 38-м автобусе, устроившись в середине салона, подальше от колес, около окна, он не читая перевернул первую страницу. Следующие страницы, более серьезные, не так портили ему удовольствие. Он никогда не любил громких криков, веселого смеха, соленых шуток. Крупные заголовки так же претили ему.
Он чувствовал себя усталым, какая-то тяжесть залегла между глазами, что у него всегда предвещало грипп. А ведь в поезде он спал — правда, на верхней полке, откуда боялся свалиться, да еще уткнувшись носом в сложенный пиджак, потому что подушки тут не внушали ему доверия. Спать-то он спал, но тем неглубоким сном, когда слышишь, как стучат колеса на переездах, и все время страдаешь от невыносимой жары. Тем неглубоким сном, сквозь который доносятся все сообщения громкоговорителей на вокзалах, а тебя терзают глупые страхи: боишься крушения, неполадок с отоплением, кражи лежащего под головой бумажника. Бог знает чего еще.
Он вышел из поезда на Лионском вокзале без кашне, в расстегнутом пальто. В Марселе всю эту бесконечную неделю было жарко, как летом. Перед глазами у него еще стояла ослепительная улица Канебьер, какой он увидел ее однажды в три часа дня, когда шел к Старому порту, а солнце светило ему прямо в лицо. Увидел легкое колыхание светлых платьев, под которыми угадывалось кипение пышных нижних юбок, отчего ему всегда становилось немного не по себе. А теперь он подхватил грипп. Так ему и надо.
Он сам не знал, почему ему так и надо. Может, тут дело в тех девицах, в его застенчивости, в том, что в свои тридцать восемь он так одинок. В его завистливых взглядах, которых он стыдился, но которые ему не всегда удавалось скрыть, когда навстречу попадалась молодая счастливая и богатая парочка. Из-за всей этой глупости, от которой ему становилось не по себе…
Он вспомнил Марсель-пребывание там стало для него настоящей пыткой, куда более мучительной, чем весенние месяцы в Париже, — вспомнил один вечер в Марселе, ровно двое суток назад. Глупо, но он тут же поднял глаза. Еще когда он был ребенком, у него появилась такая привычка: желание удостовериться, что никто не угадал твоих мыслей. Тридцать восемь лет.
Впереди, через ряд от него, какая-то девушка читала «Монд». Он повернул голову, понял, что они уже проехали Шатле, а он еще не прочитал в газете ни строчки.
Сегодня он ляжет пораньше. Поужинает, как всегда, в ресторане «У Шарля», на первом этаже своего дома. Уборкой же займется завтра. Посвятит этому все воскресное утро.
В газете — он так и не начал ее читать, а лишь машинально перебегал глазами от абзаца к абзацу — он вдруг увидел свое имя, но это лишь на мгновение привлекло его внимание. По-настоящему он заинтересовался заметкой, только когда двумя строчками ниже наткнулся на предложение, где речь шла о ночи, о спальных местах, о поезде.
Он прочел всю фразу, из которой узнал лишь о том, что прошлой ночью что-то произошло в одном из купе «Фокейца». Он прочел предыдущие две строчки и понял, что некто по имени Кабур занимал одну из полок в этом купе.
Ему пришлось раздвинуть локти, чтобы развернуть газету и вернуться к первой странице, где было напечатано начало заметки. Его сосед что-то недовольно буркнул и подвинулся.
При виде фотографии, помещенной на первой полосе, у него перехватило дыхание. Несмотря на невысокое качество газетного клише, изображенная на нем женщина обладала вполне узнаваемыми чертами не слишком приятного тебе человека, с которым ты недавно, слава Богу, расстался, надеясь, что навсегда, и вдруг встречаешь его на первом же углу.
Глядя на черно-серый отпечаток, он отчетливо представил себе цвет ее глаз, густые волосы, ослепительную улыбку, которая вчера вечером, в начале их путешествия, определила все дальнейшее: и глупую надежду, и пережитое им в четверть первого унижение. Он вдруг почувствовал запах ее духов, показавшийся ему неприятным, когда эта женщина, стоявшая рядом с ним, повысила голос и, повернувшись, резко дернула плечом, как это сделал, заметив «окно» в защите, как-то субботним вечером в начале программы в Спортзале тот боксер, маленький и напористый смельчак с недобрым взглядом.
Сердце отчаянно колотилось, казалось, оно подступило прямо к горлу, и он даже тремя пальцами — большим, средним и указательным — дотронулся до шеи.
Он инстинктивно перевел взгляд на окно, чтобы посмотреть на свое отражение, и понял, что автобус едет уже по Страсбурскому бульвару, скоро конечная остановка.
Он прочел заголовок над фотографией и несколько первых строк заметки, затем сложил газету.
В автобусе оставалось человек десять. Он вышел последним, с кое-как сложенной газетой в правой руке.
Пересекая площадь перед Восточным вокзалом, он вновь уловил запахи, связанные теперь у него с поездкой, услышал знакомые звуки, на которые никогда не обращал особого внимания, поскольку проходил здесь каждый вечер. За ярко освещенным зданием вокзала раздался свисток, поезд с грохотом тронулся.
Задушенную женщину обнаружили на нижней полке купе после прибытия поезда. Ее имя было установлено, Жоржетта Тома. Для него же накануне она была всего лишь позолоченной монограммой «Ж», которую он увидел на ее сумочке; глубоким, чуть глуховатым голосом, спутницей, любезно предложившей ему сигарету «Винстон», когда они обменялись несколькими словами в коридоре. Он не курил.
Перейдя площадь и оказавшись на тротуаре, он не выдержал и снова развернул газету. Но он остановился довольно далеко от фонаря и не смог ничего разобрать. Так, с развернутой газетой, он толкнул застекленную дверь ближайшего пивного бара, чуть было не передумал, когда его обдало горячим воздухом и гулом голосов, но затем, сощурившись, вошел. Он прошел через переполненный зал и отыскал место на диванчике рядом с тихо переговаривавшейся парочкой.
Он сел, не снимая пальто, разложил газету на блестящем красном столике, для чего пришлось отодвинуть два порожних бокала, стоявших на мокрых картонных кружках.