Купериада
Шрифт:
– Всё-таки я не пойму, - тоненьким голосом жаловался верзила в шляпе, - зачем было красть, если не знаем, что теперь с ним делать?
– Объясняю, - в сотый раз повторил косой, нервными пальцами расстёгивая и застёгивая кобуру, - проклятые писаки, вся эта желтая пресса, уже раструбили, что мы его цапнули в Пентагоне, а мы, между тем, ни сном ни духом. Что еще нам оставалось делать, милый, чтобы спасти своё доброе имя?
– Ну, я не знаю, - верзила хлопнул ладонью по столу.
– Ну, давайте тогда, как обычно. Ну, похищение с целью выкупа. Деньги
– Старо, мой друг, - возразил молодой человек интеллигентного вида в костюме от Диора и галстуке от любящей женщины, с порочной ухмылкой на тонких губах.
– Мне бы хотелось чего-нибудь свежего, оригинального, романтичного. К примеру, мы желали познакомиться с дорогим гостем поближе, показать ему настоящую Америку, которую он не увидит из окон туристского автобуса...
– Да, - сказал верзила, - из этих окон ни черта не увидишь. Негры-мойщики совсем обленились.
– Не "негры", а "афроамериканцы", сколько раз учил, - прорычал из угла широкоплечий шоколадного цвета, ранее, казалось, дремавший.
– И не "обленились", а добились успеха в борьбе за свои гражданские права. Повтори.
Верзила покорно повторил.
– Молодец, - сказал шоколадный и снова, по-видимому, заснул.
– Продемонстрировать ему кое-что из передовой американской технологии, - мечтательно продолжал юноша.
– Что-нибудь запоминающееся на всю жизнь.
– Вот на это я согласен, - встрепенулся плешивый, но чубатый власовец.
– Дайте его мне, дайте, я ему продемонстрирую передовое, до конца жизни попомнит. Небось, он коммунист.
– Не коммунист я, - закричал Куперовский, - комсомолец только, да и то по ошибке молодости, и взносы давно не плачу. Вот, смотрите сами, - дрожащими пальцами он полез в карман и с ужасом понял, что оставил билет в номере.
– Врешь, - констатировал чубатый. Его обнаженные по локоть руки отливали красным. "Кровь, - подумал Лёва, - или на пляже обгорел. Одно из двух".
– И что вы все врёте?
– грустно сказал власовец.
– И ты, и тот комиссар, что до тебя был. В сорок третьем году. Нет, парни, пусть мы его для того цапнули, чтобы после страшных мучений выведать военные секреты Москвы...
– Не надо мучений, - твердо сказал Лёва.
– Если меня вежливо попросить, я сам всё скажу.
– ...И подарить их дорогой любимой Америке.
– Продать, - поправил косоглазый.
– Да, так лучше. Или - в целях усиления международной напряжённости, а? Ну, чтоб меня случайно России не выдали. А то с этой вашей хвалёной демократией...
Лысый старичок пока молчал, но постоянно хихикал. Видимо, тоже что-то придумал.
– Нет, лучше бы мы балет из Большого похитили, - грустно сказал косоглазый.
– На всех бы хватило.
– Мне не надо, - просипел верзила.
– Ах да, извини, всегда забываю...
– Встать!
– скомандовал косоглазый. Присутствующие вскочили с криком: "Шеф!".
Вошли солидный лысоватый мужчина, одетый в "руководящем" стиле, две "гориллы", одна из которых несла кейс, и давешний
– Ну что, придумали что-нибудь?
– спросил солидный.
– Пока нет, босс, - нестройно ответили присутствующие.
– Тогда я сам решил. Господин Куперовский!
– Да, - вскинулся Лёва.
– Догадываетесь, кто это?
– он указал на синелицего.
– Нет? Я так и думал. Это Шринитрочетвертак, пришелец с Альдебарана, прибыл на Землю три года назад. По счастливой случайности первыми с ним и его приятелями встретились мои люди, мы нашли общий язык, и теперь они работают на меня. Их пятеро, впрочем, трое - роботы. Вы не удивлены?
– Нет, - ответил Лёва, не понимая, чему тут изумляться. Я так и подумал сразу, что это пришелец.
– Прекрасно. Вот видите, ребята, проблема решена. Теперь он слишком много знает, и его следует убрать.
"Какие-то грубые они тут, - подумал Куперовский, - хоть бы подготовили сначала, а то с бухты-барахты. Одно слово - мафия".
– Босс, вы неподражаемы, - томно произнес интеллигентновидный юноша.
– Я бы предложил выпить чего-нибудь бодрящего в честь успешного завершения трудов.
...
– Уважаемый мистер шеф, - возмутился Лёва, - в конце концов, это неблагородно - сначала посидеть с человеком за столом, преломить с ним, так сказать, одну пиццу, а потом, как вы выразились, убрать.
– Оставь, - отмахнулся шеф, - эти мелкие противоречия не должны мешать возникновению большой дружбы между нами. Можешь звать меня просто Джованни.
И он одним длинным глотком опустошил бутылку кетчупа.
– Послушайте, синьор Джованни, а может, отпустим меня? Я бы тебе матрешку подарил, у меня в номере есть. И баночку кавьяра. Двести граммов, а? Даже две баночки, честно! Но за одну ты должен дать мне джинсы, я маме обещал. И я тебе еще балалайку пришлю потом, с Родины. С гравировкой: "Джованни от любящего его Лёвы".
– Из Москвы?
– спросил шеф, глядя на Куперовского сквозь опорожнённый сосуд.
– Нет-нет, - сказал Лёва и принялся быстро объяснять, где именно находится наш древний город на великой грязной реке.
– Хорошо, - качнул головой шеф, - только "любящий" - не надо. Это у вас там, в России, кто с кем хочет и в любое время. У нас, в мафии, с этим строго: узнают - и всё, крышка.
– Убьют, - вздохнул сочувственно Лёва.
– Хуже. Напишут на Сицилию, родителям. Мама расстроится. Знал бы ты, какая у меня мамочка. Нас у неё было двенадцать.
– Но выжили не все, - опять посочувствовал Куперовский.
– Почему "не выжили"? Выжили. Только теперь нас у неё двадцать один. Старший в Палермо, крёстным отцом работает второй год, устаёт ужасно. Одних прокуроров уже четверых пришлось ликвидировать. Не справляются с обязанностями, понял, Лео? Младший, наша гордость, учится в четвертом классе. Ещё ни разу не брил усы, а уже замочил троих римлян. Способный, весь в меня. А я средний, мамин любимчик.
– Значит, вас двадцать один.