Купериада
Шрифт:
– Посмотрите направо, на глухую бетонную стену, там наш вычислительный центр, и если бы эта юбка... то есть стена стала прозрачной, то мы бы увидели, как за этой факен стеной эти факен компьютеры день и ночь не пьют, не едят и не занимаются любовью, только считают, сколько долларов надо выгрести из моих карманов, чтобы прокормить и одеть ораву пентагоновских чиновников и эту красотку в мини тоже... хотя на лифчик ей, кажется, не хватило. Посмотрите налево, там за стеклом ю кэн си центр управления, готовый нанести грэйт удар по любому агрессору, у которого появятся идеи напасть на наши Штаты. Сейчас, кстати, дарлингс, эти бедра, то есть, искъюз, ракеты нацелены на Москву, но, мэйби, со временем их наведут куда-нибудь в другое место... Можете надеяться и спать спокойно, хотя я не понимаю, как вообще вы еще кэн слип при вашей тамошней жизни. На вашем
– А на Киев, что, сейчас ничего не нацелено, или нам прежних мало?
– оживлённо поинтересовалась крупная дивчина с южным акцентом.
Шульман перевёл вопрос, а затем и ответ:
– Почему нет? Конечно, и с Киевом все ол райт, идиоты. Но когда московские ракеты перенаведут на Киев, то прежние киевские, конечно, освободятся, и их можно будет элементарно настроить куда-нибудь ещё. Куда? Это военная тайна, но - только фор ю - скажу: на Москву, оф кос.
Они шли дальше, девица щебетала, Шульманс транслэйшн сохранял прежнюю оригинальность, и тут Лёва почувствовал, что конфликт вчерашнего ужина с непрожёванным завтраком, ещё с утра боровшихся в чопорном греко-римском варианте, стремительно прошёл стадию вольной и перерастает в самбо. Надо было что-то делать, а Лёва с детства не умел спрашивать у девушек, где находится ближайший туалет.
– Впереди вы кэн си железную дверь, за которой разрабатываются самые сикрет плэнс и современные стратегии НАТО. Вот здесь - видите - особая трубка, с её помощью можно послушать, о чём там говорится.
Кое-кто из группы приник к отверстию. В кабинете уверенно рокотал густой начальственный баритон. Тем временем гидша объясняла:
– В настоящий момент генерал Дрекендшит докладывает план захвата Улан-Удэ с участием четырёх подводных лодок, авианосца и геликоптера. Не знаю, зачем нам Улан-Удэ, но план очень оригинальный. Сначала субмарины сбрасываются с тяжелых бомбардировщиков в Аральское море, а несколько групп оф террористс наносят отвлекающий удар в районе Бобруйска. Затем авианосец входит в море Лаптевых и запускает геликоптер, тщательно следя, чтобы лётчик был трезв...
Шульман почувствовал, что безопасность США начинает страдать, и замолчал, мрачно рассматривая прелести проводницы, а та ещё долго что-то тараторила, размахивая руками и удивленно поглядывая на немого Моисея. Что она думала в это время о его загадочной славянской душе - бог весть. Наконец экскурсия двинулась дальше.
– Вот здесь, под стеклом, так называемая красная кнопка, которую следует нажать в экстренном случае. Да, эта, синенькая. Нет, совершенно безопасно, в Америке живут нормальные люди.
Мимо пронёсся маньяк в звёздно-полосатых трусах и густых волосах по всему телу и, в падении опередив санитаров, нажал кнопку. Раздался грохот, пол содрогнулся. Туристы попадали ничком, прикрыв головы руками, а Куперовский, напротив, бросился вперёд, увидав в боковом ответвлении манящие буквы "WC". В кишечнике уже дошло дело до кунг-фу, и в любой момент мог произойти тот самый конфуз, которого Лёва боялся ещё с детсада. В такие минуты человек мало интересуется судьбами мира, и все же Куперовскому было приятно услышать, как экскурсоводная девица устами Шульмана успокаивающе говорила:
– Не волнуйтесь, господа, ит из бутафория для туристов, она соединена всего лишь с тросом запасного лифта, который своим падением уведомляет службу безопасности, что ещё один крейзи захотел начать термоядерную войну. Вставайте, вон за тем поворотом у нас зал тренажеров и игротека, где каждый из вас сможет запустить небольшую ядерную ракетку в пустыню Невада... или в Каракумы, если оператор эгеин перепутает программс. На Москву? Это, сябры, другой аттракцион, платный.
Лёва закрыл за собой дверь белого кафельного рая, и она отсекла все звуки, кроме благословенного журчания текущей по трубам воды.
Понос - он и в Америке понос. Так или примерно так думал Куперовский, с гордым сознанием выполненного долга покидая ватерклозет. Он ощущал себя крепким, сильным, здоровым, готовым к труду и обороне чего пошлют. Он мнил себя Александром Македонским, Наполеоном, Гудерианом и Жуковым одновременно. Видимо, влияла обстановка. И хотя группы поблизости не было, Лёва не испугался. Он спокойно пошёл в ту сторону, куда направлялись его соотечественники в момент, когда Куперовского отвлекли более насущные интересы. Он шагал по коридору, широкому, как проспект Калинина, заглядывая во все двери. Иногда его ругали по-английски, иногда пристально рассматривали, порой фотографировали, один раз выстрелили, но не попали, чаще же не обращали внимания, по горло погружённые в разработку стратегических планов нападения на всех людей доброй воли одновременно. Постепенно проспект перешёл в улицу, улица - в переулки, всё более глухие, мрачные, заросшие пылью и паутиной. Здешние помещения, похоже, не использовались со времени войны за независимость, их заселили призраки и нетопыри, питавшиеся неосторожно забредавшими сюда юными лейтенантами и сержантами. Их нашивки во множестве устилали пол. Следов Шульмана не было нигде. Дальше я повествовать не в состоянии. Слезы застилают глаза, шариковая ручка выпадает из ослабевших пальцев. Я не могу писать, как Лёва вырвался из мира духов, спасшись лишь благодаря тому, что его отравленная нитратами советская кровь показалась тварям несъедобной после бодрящей, питательной, спортивной и бесхолестериновой американской, к которой они привыкли. Я не могу писать о том, как он нескончаемыми часами кружил по безлюдным коридорам, питаясь сухими акридами и живыми тараканами и слизывая капли, проступавшие на ржавых водопроводных трубах. Я не могу писать о том, как он двое суток уходил от патруля, который, возможно, вывел бы его наружу, но, скорее всего, решил бы дело на месте, что, безусловно, намного проще. Я не могу писать о том, как, потеряв представление о времени и впав в отчаяние, Лёва в конце концов обнаружил решётку, сквозь прутья которой протискивался воздух Вашингтона, и, пробив её своим телом, вывалился в ночной сад. Я не могу и не хочу писать об этом... Впрочем, я уже обо всём и написал. Боже, как прекрасно было на воле. Звёздное небо над Лёвой освещало нравственный мир внутри него, свежий ветерок реял, и веял, и нёс ароматы пиццы и попкорна, горячих собак по-американски и жареных собак по-китайски, шоколада и жвачки, дезодорантов и порошка от клопов, негров и белых, азиатов и индейцев, гашиша и марихуаны, цитатников и Библии, Карнеги и Форда, разврата и похоти, феминизма и негритюда, "зелёных карточек" и зелёных долларов и всего, что он только может нести, когда вы вдыхаете его в другом полушарии, ночью, выйдя из запертого помещения, в котором провели несколько суток...
Утро Лёва встретил на скамейке в парке. Пора было возвращаться в отель, тем более, что почти все его деньги находились в номере. Да и вообще его уже, наверно, хватились. Лёва пошёл пешком, размышляя, потратить ли имеющиеся у него пять долларов на пару гамбургеров или потерпеть до дому. Идти, однако, пришлось долго, и он не выдержал характера, немного удовлетворив червячка. Солнце стояло в зените, когда из-за горизонта показалось здание гостиницы, с каждым шагом вырастая в небеса. Около Лёвы остановилась машина с затемнёнными стёклами.
"Ви ходить в отель, товарищ?" - осведомился крохотный японец в вечернем костюме, выскакивая из задней дверцы, - "Ми подвозить вас немного, так, да". В глубине машины виднелся крупный негр в кожаной куртке, чёрных очках, широкополой шляпе и сияющей улыбке. "Нет, спасибо", - прошептал Лева, чувствуя слабость в низу живота. Японец совершил вращательное движение бедрами, и Куперовский уже летел в шестидесятичетырехзубую пасть негра, всё ещё бормоча: "Да зачем, раньше надо было, а теперь я уж сам". Водитель, обернувшись к Лёве, что-то протянул ему, и сознание стало уплывать; впрочем, ощущение было приятным. Лицо у шофера вдруг оказалось небесно-синим, а глаза красными. "Красиво", - успел подумать Лёва...
...Они играли в "фараона" на поваленном на бок сейфе, сочно шлёпая карты на гладкую металлическую поверхность. Вместо двери у сейфа зияла дыра с обугленными краями, сквозь которую были видны несколько забытых банкнот и рассыпавшаяся мелочь.
– А может, так?
– сказал косоглазый.
– Взяли, мол, этого по ошибке, вместо дочки Онассиса, согласны обменять.
Неизвестно почему, видимо, от волнения, Куперовский начал понимать (а позже выяснилось, что и говорить) по-английски, чего от него не могли добиться ни в школе, ни в университете. После возвращения из Америки эта способность у него исчезла - наверно, тоже как результат волнения, но теперь уже от встречи с родиной - и больше никогда не проявлялась, кроме одного случая. Ну, об этом в другой раз.