Купериада
Шрифт:
И ведь прав, сукин сын!
КАК ИВАНУШКА–ДУРАЧОК ЗА ПИВОМ ХОДИЛ
– Не пей, Иванушка, пятую чекушку, – причитала Алёнушка, подперев пухлой ладошкой подбородок. – Который день уж киряешь. Так скоро совсем алкоголичком станешь.
– Оставьте ваши низкие инсинуации! – грязно выругался Иван и самоотверженно выпил.
Вечно жаждущий восполнения утерянной жидкости организм Ванятки должен бы, казалось, воспрянуть, но вместо того неожиданно возразил, внятно содрогнувшись всем нутром. Много перенесший на пару со своей тушкой Ивашка недоумённо помрачнел, но
– Ой, да не ходи никуда, Ванюшка, чую, беда будет аль неприятность какая! Уж коли нашла на тебя пароксизма окаянная, отчебучь чего-нито мирного да полезного, плитку ли на кухне выбей аль коврики подклей.
Вот до чего огорчилась Алёнка, жёнка верная: аж язык её безотказный заплетаться начал. Слеза горючая родилась в углу глаза её красивого, коровьего и поползла вдоль румяной щеки. Однако же не устыдился Иван, да ежели бы и устыдился: и не таких врагов русский мужик одолевал, чтобы с укорами совести не совладать! Подхватился он с дивана и, обогнув падшую женщину, в прихожую комнату направил стопы свои. Лишь авоську древнюю по пути подцепил: ни у кого уж таких не оставалось, все пробавлялись пакетами пластиковыми неэкологичными, а у него верная спутница юности ещё сохранилась, хоть и не стирана была ни разу и дух оттого хранила ядрёный.
– Эхма, – выдохнул Ванятка неизбывную тоску народную, ненароком узрев в заляпанном непонятными пятнами трюмо свою не слишком выразительную – да что там, откровенно заплывшую жирком – фигуру. – Был бы я малость постройней да немного повыше, ну хоть метра два – да разве ж я связался бы с такой халабудой, как ты? Тогда бы я сейчас уже… Или… А с тобой я, навроде, ещё пару вершков потерял. Эх… Не ровня ты мне, ой, не ровня!
И, не говоря более худого слова, окромя нецензурных, Ваня шваркнул вместо прощания дверью и канул в неприглядный день.
Благо, и идти-то особо далеко не требовалось, ибо всякая торговая, прости Господи, точка в любое время суток светилась и переливалась пивным изобилием – как местного, так и басурманского разливу – и гонимой алчбой душе оставалось лишь изыскать средь сорных гор жемчужину истинную и, ткнув в оную заскорузлым пальцем истомлённого тела, возопить: «Эврика!»… то есть, конечно: «Эту, эту, Клавдея!» А вышеупомянутая Клавушка, звезда полей и невенчанная царица «ближнего» ларька, уже приветливо хмурилась и готовилась обсчитать на рубль.
Да вот на тебе – не было в киоске по Ванюшкиному местожительству пенного эля, даже и в проклятой Богом и людьми безалкогольной реинкарнации.
– А не завезли! – счастливо (восемь лет «гастрономовского» стажа никакой частнособственнической контрой не выбить) прошипела Клава и, вздохнув полной сверх всякой меры грудью, довершила описание трагической ситуации, в которую угодила отечественная торговля в её лице. – Да что пиво – карт игральных не доставили! Точно дефолт будет! Или конец света? Одно из двух.
Униженный злыми поставщиками Иванушка обозрел окрестность. Отсутствие очередей – вплоть до горизонта – с очевидностью обличало исчезновение ячменного напитка в округе. Не хотелось, но с неизбежностью выпадало влачить обезвоженное тело на Ярмарочную площадь перед цирком. Там! Благодаря особому Указу Вождя! И попечению Карающих Органов! Всегда! Всё! Было!
К счастью, чудесная влага в крутом с наворотами
– Verba volant, scripta manent, – произнёс хриплый глас над самым мозгом.
– Чего? – изумился Ванюша.
– Слова улетают, написанное остаётся, – перевёл для необразованных голос.
– Не понял.
– Мысль изреченная есть ложь, – прозвучало веско, но нелепо.
Иван в ответ протестующе промолчал.
– Что написано пером, не вырубишь топором, – прошипел голос, подделываясь под другой голос, ещё более противный. Получилось похоже.
– Согласен, – заявил Иван свою патриотичную позицию.
– Так и знал, что пошлый трюизм не вызовет с твоей стороны возражений, – хихикнул нахал.
Ванятка яростно завращал головой, выискивая злопыхателя. Увы, переминающийся сзади кудрявый всклокоченный недомерок на источник издевательств никак не тянул.
– Не засоряйте ноосферу глупостями, господа литераторы! – выкрикнул, будто с трибуны, вышеуказанный неидентифицированный голос.
– Отстань, ты, мочило сортирное! – пугая близстоящих, заорал сорвавшийся с катушек Иван и…
* * *
…Под ногами вместо родного неровного асфальта хлюпала грязюка, жирная, натуральная – верно, чистый чернозём. Мужики в очереди вроде как-то переменились: поздоровей, что ли, стали, одежонка на них оказалась пообтёрханней, даже скорее деревенская, чем городская – не на каждом алкаше такую увидишь; между тем на бомжей окружающие всё же не смахивали и – хотя пахли отчётливо неприятно – но, однако же, аромат был иным. И какой алкаш навешал бы на себя столько металла?! Кольчуги, шлемы, какие-то ещё железяки на плечах и локтях, мечи… Дальше у Вани иссяк словарный запас, а амуниции на соседях наблюдалось ещё много. Должно быть, поблизости снимали кино. Или рекламу? Но даже это не объясняло, как – и когда?! – современный магазин удалось замаскировать под обширное деревянное приземистое строение, над перекосившейся дверью которого горделиво красовалась корявая надпись «Кабак». Причём хибара – что уж совсем несообразно – была одноэтажной, к тому же почему-то запертой на внушительных размеров висячий замок – видимо, именно такие и именуются обычно амбарными. Между тем, насколько помнил Ваня, точка-то должна была функционировать круглосуточно. И народ вроде уже не столько стоял в затылок друг другу, сколько, вольготно расположившись вокруг, ждал открытия.
Иван ошалело огляделся в поисках иных перемен. Ох, лучше бы и не осматриваться, а зажмуриться и повторять: «Чур меня, чур!» – в надежде, что всё вышеперечисленное как-нибудь само собой растает в пространстве, вернув миру привычный вид. Вдруг в поле зрения попала мало- – но всё-таки – знакомая кучерявая шевелюра, стоящая дыбом на единственной здесь непокрытой голове. Её обладатель поощрительно кивнул: дескать, да, я тоже тут, дескать, держи, что следует, пистолетом.
– Ах ты, гад! – вскричал в сердцах Ванюша, по известной российской традиции обвиняя в собственных бедах не виноватого, а ближнего. – Верни всё сейчас же на место, или я не знаю что сделаю!