Купидон с гранатометом

Харин Юрий Александрович

Успокоив на какое-то время свой рассерженный моим невниманием к себе желудок кильками и куском старого и почти уже не разгрызаемого батона и кружкой воды из-под крана, я с четверть часа рассматривала себя в зеркале и, наконец, устав порядком от этого грустного зрелища, отправилась совершать попытку заснуть. Долго лежала, окружённая темнотой ночи, усиленной опущенными веками, но это все равно не помогло – сна не было, а были все те же мысли, медленно катящиеся по извилинам тяжёлой темной ртутью.

Кота нигде не

было видно. Я решила оставить его в покое и включила комп. Стала что-то там выстукать клавой из мира иллюзий Сети, но потом мне надоело этого делать, потому как на клаве так и не нашлись подходящие кнопки, способные хоть как-то выразить мое настроение.

В конце концов, я выключила комп, достала сигареты, вытащила одну, закурила. Я стала курить в последнее время, потому что как все уверяли в один голос, что сигареты очень успокаивают нервы. Оказалось, что чушь собачья. Сигареты ни черта не помогали, с таким же успехом можно было жевать неиспользованную прокладку.

Наверное, моя любовь – это просто самовнушение. Захотелось влюбиться, вот и все… Просто моя внутренность требовала любви. Гормоны лезут в кровь, вот она и бурлит… Но сейчас, когда это все еще не прошло, мне безразличен повод, важно, что сам факт на лицо – я люблю его! Безумно люблю! И что мне делать со всем этим? Колоть себе мужские гормоны, чтобы они забили женские, чтобы вылезли усы как у Чапаева или Буденного? Не уверена, что мне будет от этого легче жить. Представила себя с усами и впервые за все последнее время расхохоталась. До слез. Ох, не к добру я смеюсь таким по-идиотски громким смехом, ох, не к добру…

Так продолжалось около двух недель. Кот по-прежнему внезапно появлялся и так же внезапно пропадал, оставляя меня наедине с тусклыми надеждами, пустой квартирой и дешевыми сигаретами. С ним мне было несказанно хорошо, без него – несказанно плохо. Такой душевный дуализм не лечился ни подругами, ни увлечениями, ничем. Мне безумно хотелось, чтобы он всегда был только со мной, хотелось того ощущение давно уже позабытого счастья, которое медленно и лениво вплывало в дом на его плечах…

И однажды я решила силой оставить его у себя – привыкнет, ему понравится.

Дождавшись, когда он снова появится у моей двери, я впустила его, и все было как всегда. Только утром я закрыла на ключ дверь в комнату, в которой он, лежа на диване, нежился в лучах солнца, тихонько собралась и выскользнула на лестницу.

Я еле дождалась вечера.

Войдя в квартиру, я долго стояла перед дверью в комнату, в которой его заперла, и успокаивалась. Наконец, открыв дверь дрожащей рукой, заглянула внутрь – диван был пуст. Вошла в комнату, чтобы осмотреться, и тут услышала, как скрипнула входная дверь – забыла закрыть. И еще промелькнул силуэт… Его силуэт. Тут я села на диван и заплакала, понимая, что больше его никогда не увижу.

Так оно и случилось.

Опять

наступили темно-серые дни одиночества. Я каждый раз засыпала с надеждой, что утром увижу кота рядом, но пробуждение снова возвращало меня в тоскливую реальность. Иногда мне снились необыкновенные сны, как тогда, с ним… Но все реже и реже, а потом перестали сниться совсем…

И вот, наконец, год, прекрасный и проклятый год моей встречи-расставания с Богданом подошел к концу.

В самый его последний день я утром поехала к своим на кладбище. Оно было пустым и сиротливым, как и моя душа.

Я стояла у могилы родителей, занесенной снегом, и тихо плакала, ощутив здесь, на пустынном кладбище, особо остро, что теперь я осталась на всем белом свете совсем одна…

Наплакавшись вдоволь, я пошла к выходу…

Уже у самых кладбищенских ворот из моего сердца вышли горькие, как и все вокруг, стихи…

Хорохоримся, нос задираем,

Что за понт? Все равно проиграем

На ристалище жизни и смерти,

А уж ангелы там или черти

Мы узнаем, как только подохнем,

Перед этим ослепнем, оглохнем

Пообвиснут и сиськи и члены,

Так что тише, друзья, меньше пены…

Всю дорогу в автобусе, увозящем меня к голоду, я плакала, уткнувшись носом в холодное и чуточку оттаявшее от моего дыхания окно…

А потом вдруг взяла и поехала туда, в те места, где мы гуляли тогда с Богданом.

Я надеялась хотя бы там уцепиться за какую-нибудь радость, за какой-нибудь смысл. Я даже нашла то самое кафе, где мы с ним сидели. И то самое место, где мы с ним расстались.

Почему, почему я не последовал совету мудрой Агаты Кристи… Сказала же она таким вот дурам, как я: «Никогда не возвращайтесь туда, где вы были счастливы, если хотите, чтобы все пережитое там оставалось живым в вашей памяти».

Это было сущей правдой, потому как после этого моего похода мне стало совсем невмоготу.

А тогда, в тот мой поход по метам трудовой и боевой славы, шел снег, медленно опускался, кружился в воздухе, покрывая землю белым пуховым одеялом. Снежинки тихо-тихо падали ко мне на плечи, на башку мою пустую, на глаза зареванные… на самое сердце…

Я шла, шла, а потом взяла и упала в глубокий сугроб.

«Ах, как хорошо лежать в снегу… – думала я, раскинув руки и глядя на серые облака, – надеюсь, что я все-таки не проживу долго, лежа на таком холоде. Но хотя и холодно, однако это все же хорошо, потому как лед у меня внутри, в сердце, еще студенее…»

Но потом мне вдруг стало жалко себя и захотелось все-таки проводить Старый год и встретить Новый: вдруг да и будет что-то в этом Новом году…

Поэтому я вылезла из сугроба и потащилась к себе домой, в свою одинокую берлогу, где меня не ждал никто, даже кот…