Купидон с гранатометом
Шрифт:
А потом…
Потом я сидела и слушала его, впитывая каждое слово Богдана словно губка влагу.
– Кончай рассматривать других баб под углом своего несовершенства, – говорил мне он. – Никто и никогда не сможет понять, почему и чем один человек цепляет другого. И какой там у тебя размер грудей не влияет на это, поверь мне, – тут он заговорил громче, наверное, для того, чтобы услышали все остальные. – Знаешь, мне искренне жаль всех этих глупых недоносков, у которых все еще сырая душа, а все желания сводятся к наращиванию количества мокрощелок, которых удалось полапать в грязном закоулке. И вообще я презираю всех тех, кто слишком строит из себя крутых и пофигистов. Обычно они становятся самыми погаными снобами, какие только есть. Хочешь, прочту одну вещь про это?
Я утвердительно кивнула.
Богдан вытащил листок бумаги и прочел уже обычным, а не нарочито громким голосом:
Ненавижу ниспровергателей и нонкомформистов,
Нынешних крутых и якобы пофигистов.
Большинство из вас, кто не сдохнет от передоза,
Скоро будет сажать безумно красивые розы
На аккуратной лужайке у собственного особняка,
Да коллекционировать дорогие сорта кубинских сигар
и французского коньяка.
К тридцати обзаведетесь избалованными детишками,
К сорока нужными связями и полезными людишками,
К полтиннику устанете от ненасытных любовниц и сварливых жен,
К шестому десятку смените шампанское на полезный боржом,
К седьмому десятку будете полоскать вставные челюсти в банке от помидор.
Так что вся ваша нынешняя крутизна и спесь – просто туфта и вздор!
– Это чье? – поинтересовалась я.
– Мое, – признался Богдан. – Сочинил только что, прямо в этой электричке.
– Значит, ты не из таких, которых тут описал?
– Нет, не из таких, – ответил он, убирая бумажку со стихами в карман. – Я самодостаточный и состоявшийся человек, у меня есть ум, деньги, машина, квартира в хорошем районе, которую я собираюсь в ближайшее время поменять на очень большую и очень хорошую. И знаешь, одним из критериев выбора места моего нового проживания является наличие поблизости храма. Старого, намоленного. Потому что я не хочу ездить в храм на машине, как делают все те, у кого посещения храма только показуха, я хочу ходить в храм пешком, а по вечерам слушать мелодичный колокольный звон.
Что тут и говорить, я, понятное дело, слушала его, открыв рот: впервые рядом со мной оказался человек, который со мой об этом ТАК говорил. Слова Богдана падали прямо мне в сердце, отчего оно вдруг забилось от сладкого предчувствия чего-то еще неиспытанного, того, о чем мечталось уже давно, втайне от других и даже от себя самой.
Мы стали подъезжать к какой-то станции. Богдан протянул мне руку и сказал:
– Пойду-ка я изнасилую палочками суши с ролами и пропишу их в своем желудке. Ты как, со мной или с этим проклятым поездом?
Конечно же, я не смогла устоять, настолько надежной показалась мне рука Богдана.
Почему-то мне не было страшно идти за почти незнакомым взрослым мужиком, хотя я и знала о всяких таких историях. Но я все равно пошла за ним, как брошенный на произвол судьбы котенок идет за первым встречным, который поманил его за собой, обещая приютить и накормить.
Мы вышли из вагона и спустились с платформы. Богдан держал меня за руку, причем делал это привычно и без всякого злого умысла, а у меня кружилась голова от того, что вот, впервые в моей еще совсем недавно никчемной жизни, я иду с красивым человеком, иду и держу в руке его горячую ладонь, тепла которой хватало на нас двоих.
Так мы и шли некоторое время по улице, идущей от станции, покуда Богдан не огляделся и не сказал:
Не найдя здесь хотя бы фастфуда,
Кока-колы не выпив стакан,
За «Мак-Дональдс» продам, как Иуда,
Свой последний и ржавый наган.
И тут я засмеялась от души, потому как мне было не просто весело, мне было – радостно. Я трудно представляла себе, как по-дурацки, как по-детски выгляжу в этой ситуации, но мне было всё равно. Я чувствовала, что меня просто прёт и потому смеётся как-то само собой. Все напряжение и вся неловкость, что были внутри меня еще с минуту назад, испарились, будто бы их и не было.
И я успокоилась. Успокоилась из-за того, что рядом с Богданом я вдруг чувствовала себя так уютно, спокойно и безопасно, что напрочь перестала дергаться и тревожиться. Время вдруг внезапно останавливалось, не хотелось никуда спешить, не хотелось ничего делать, а только быть рядом с ним. Та непринужденность, с которой он разговаривал, заставляла меня безгранично ему верить.
Видя, что я перестала быть напряженной и что мне весело, он улыбнулся.
Я была прямо в нокауте.
Говорят, что у боксеров от нокаутов развивается деменция, то есть, попросту говоря, слабоумие. Я думаю, что это чистой воды правда, потому как у меня от его присутствия точно слабоумие развилось. Ни о чем не могла думать, никаких мыслительных процессов у меня не стало. Напрочь исчезли. Правильно говорят, что умные люди от любви глупеют. Хотя какая я умная… так, считала себя такой, но кто из людей таковыми себя не считает…
Я постаралась ничем себя не выдать. И только внутри всю меня лихорадочно трясло от волнения. Впрочем, я, наверное, была тогда слишком чувствительная… Да и только ли тогда…
Чуть отправившись от нокаута, я вдруг поняла, что Богдан и есть то самое полное исцеление от пустоты прежней жизни и спасительное крушение моего опостылевшего мне мира, что он – тот, о котором я молила небеса, тот, кого я вымечтала у судьбы.
Спустя некоторое время мы зашли с ним в уютное кафе и сели за свободный столик у окна.
– У меня есть деньги, я сама заплачу, – сказала я, доставая кошелек.
– В следующий раз, возможно, но только не сейчас, – произнес Богдан и позвал официанта.
Вскоре перед нами уже были мисочки с суши, палочки и напитки.
– Ты не предлагаешь даме выпить чего-нибудь покрепче? – поинтересовалась я, внимательно ожидая ответа.
– Нет, – спокойно произнес Богдан. – Я не хочу одурманивать себя алкоголем.
– Ты трезвенник?
– Сейчас – да.
– А не сейчас?