Купип
Шрифт:
Наконец, повинуясь приказу председателя Купипа, знаменитого профессора Владимира Оскаровича Бабера, подлёдная лодка «Рикки-Тикки» погрузилась в холодные волны полярного моря у кромки льдов и направилась прямо к полюсу.
Было время, когда людям представлялось спорным — на воде или на суше расположена эта любопытнейшая точка земного шара. Жюль Верн помещал ее в кратере фантастического вулкана. Многие исследователи полагали, что она лежит на острове или среди архипелага неведомых островов. Но работы наших советских полярников развеяли все сказки и все недоумения. Наши ученые побывали в непосредственной близости от полюса. Наши самолеты во всех направлениях исчертили небо над ним. И мы теперь знаем — полюс лежит среди скованных льдами просторов глубокого океана. Морской путь к нему закрыт только льдом.
Вот почему командир лодки «Рикки-Тикки» смело вел ее вперед под полярными льдами, не боясь наткнуться на какую-либо подводную скалу или опасную отмель. Но другое препятствие встало на его пути.
Особыми приборами экипаж то и дело определял толщину ледового покрова над головой. Эта толщина имела особое значение, так как ледовые буры, которыми подводная лодка могла в нужный миг просверлить льдину над собой и высадить своих пассажиров на поверхность, были способны преодолевать лед не свыше, чем двухметровой толщины. Первые несколько дней пути мощность льда возрастала очень медленно. Командир лодки надеялся уже доставить экспедицию Купипа точно до того пункта, где находился профессор Бабер. Однако этого не случилось.
Вскоре «ледовые толстомеры» системы Бабера предупредили путешественников о том, что ледяная крыша над ними достигает предельной толщины и, очевидно, ближе к полюсу обещает оказаться еще более мощной. Командир лодки доложил капитану Койкину о своих соображениях. Бравый капитан думал не долго. Он приказал всплывать и сверлить лед точно на том месте, где в этот миг находилась «Рикки-Тикки». Так и сделали, и, сутки спустя, тепло одетые ребята, а за ними и другие обитатели «подлёдного судна» высыпали с шумом на лед.
Над безбрежными белыми просторами Арктики стояла многомесячная зимняя ночь. На небе, ясном и звездном, то вспыхивали, то угасали легкие переливы неяркого полярного сияния. Мама, как только выползла из узкой трубы ледового бура, села на первый же попавшийся торос и замерла от восторга.
— Ах, какая красота! — повторяла она. — И не так, чтобы уж очень холодно. Не многим холоднее, чем у нас в Ленинграде в январский мороз да на ветру…
Но долго восторгаться не приходилось. То место, где почти месяц тому назад опустился цельнометаллический дирижабль «Купип-01», где теперь поджидал остальных членов экспедиции профессор Бабер, это место, быть может, отстояло на добрую сотню километров от подлёдной лодки. Надо было решить, каким способом лучше достигнуть этого пункта.
В трюмах «Рикки-Тикки» хранилось богатое оборудование. Там были сложены в разобранном виде и снежные мотоциклы с полозьями, и аэросани, и автомобили-вездеходы, приспособленные как для проползания через торосы и между ними, так и для переплывания разводий.
Однако Койкин протестовал против применения всех этих средств передвижения.
— Какое расстояние отсюда до полюса? — важно спросил он у командира лодки. — Около семидесяти пяти километров? Клянусь трапом, тросом и тендером! Ветер дует куда? Прямо на полюс? Я так и знал. Скорость ветра? Сорок километров в час? Ха, ха! Все в порядке! Какая настоящая купипская экспедиция поползет по льду на этих несчастных «драндулетах»? Отнюдь! Мы полетим туда на шариках-прыгунчиках. Вот как! Два часа, и мы будем там!
— На прыгунчиках? — ахнула мама. — Что это еще за прыгунчики такие?
— На прыгунчиках! На прыгунчиках! Ура! Ура! — закричали ребята.
— Мама! Ну мама же! — выходил из себя Устрицын. — Да ты послушай же меня! Это же такие воздушные шары… Такие не очень большие. Мне папа говорил… Вот ты весишь сколько кило?
— Ну шестьдесят пять кило и триста граммов… — скромно отвечала мама. — Ну и что же?
— Ну вот!. А шарик может поднять шестьдесят четыре кило. Если бы в тебе было шестьдесят четыре, — ты взяла бы и потихонечку совсем улетела. А в тебе шестьдесят пять кило («и триста граммов!» напомнила Люся).
— Все равно! — сказал Устрицын. — Вот ты уже и не можешь совсем улететь. Зато можешь страшно высоко прыгать. Выше всех деревьев. Выше домов. Выше Исаакиевского собора. («Выше облака ходячего, выше леса стоячего», пробормотала Люся таким голосом, точно она бредила во сне.)
— Ну еще, — разозлился Устрицын. — Люська вечно со своими стишками да сказочками… Ничуть не выше облака! Некоторые облака уже в стратосфере летают. Мне папа говорил. Ну, мама, слушай же! Ты прыгнешь, а ветер тебя понесет, понесет. Можешь одним прыжком на пять километров прыгнуть…
Мама недоверчиво покачала головой.
— Койкин, да может ли это быть? — спросила она. — А ребята у нас не простудятся при этих прыжочках? А друг от друга они не отобьются? Может быть, им веревочки в руки дать… Чтобы все за одну веревочку держались?
— Да ну тебя, мама! — пренебрежительно ответил озабоченный сборами капитан. — Ну, что ты во всем этом понимаешь? Веревочки! Разве Купип допустит употребление каких-то веревочек? Для этого есть удивительное изобретение профессора разнообразных наук Владимира Оскаровича Бабера. Каждому купипскому хитроумному младенцу на спину — стальную нашлепочку. Такую пластинку. А мне на грудь — мощный электрорадиомагнит системы Бабера. Отлетел кто-нибудь в сторону — трах! — Койкин нажал кнопку и — пожалуйста: тут как тут младенец.
— А! — сказала мама. — Ну, это — дело другое. Только этот магнит, мой миленький, не у тебя будет, а у меня…
Койкин чуть не сел на ближайший торос.
— Ка… как это у тебя, мама? Да разве ты тоже с нами полетишь? Да что ты, мама, милое ты мое созданье! Разве это твое, мамье, дело на прыгунчиках скакать? Полно, полно, оставайся тут.
И вот тут-то мама и высунула довольно длинный язык прямо капитану Койкину в глаза.
— А это ты видел? — ядовито спросила она. — Мое, мамино, дело там быть, где ребята путешествуют. И уж ты, Койкин, крути не крути, от меня не отвертишься. А вот капитанам — не знаю, полагается ли им с ребятами возиться?..
Но теперь Койкин гордо выпятил грудь вперед и окинул маму пренебрежительным взором.
— Эх, мама! — укоризненно заметил он. — В твоих словах звучат пережитки далекого прошлого. Это в других странах капитаны стыдятся дружить с ребятами. А в нашей стране каждый капитан, каждый летчик, каждый ученый за честь считает возиться с ними, а не только что… Ребята, брат мама, это самый замечательный народ! (Если, конечно, настоящие ребята, купипской системы, а не кисляи какие-нибудь.) А ты — возиться!