Купленная невеста

Дло было давно.

Москва только что шумно и весело отпраздновала святки и встртила новый 1822 годъ. Стояло морозное и ясное утро январьскаго дня. «Отставной гвардіи поручикъ» и богатый помщикъ Павелъ Борисовичъ Скосыревъ только что проснулся и кушалъ чай, лежа въ постели, въ московскомъ дом своемъ на Большой Никитской. Хорошенькій мальчикъ, «казачекъ», стоялъ передъ бариномъ съ подносомъ, другой казачекъ держалъ трубку, а рослый лакей съ громадными усищами, одтый въ срую куртку и широкіе шаравары съ красными лампасами, готовилъ на туалетномъ столик бритвенный приборъ.

— Халатъ! — крикнулъ Павелъ Борисовичъ

и поднялся съ кровати, поставивъ на подносъ допитый стаканъ чаю. Лакей быстро подалъ голубой бархатный халатъ, помогъ барину надть сафьянные татарскіе сапоги съ золотымъ шитьемъ, и баринъ всталъ съ постели.

Ему было лтъ сорокъ пять, но красивое, съ большими черными глазами, съ такъ называемымъ орлинымъ носомъ и широкимъ открытымъ лбомъ лицо его носило слды очень бурно проведенной молодости. Морщины избороздили лобъ Павла Борисовича, легли на щекахъ, около глазъ, сморщили кожу подъ энергичною нижнею губой, которая выдавалась съ челюстью впередъ, обнаруживая твердый характеръ и крутой нравъ Павла Борисовича. Когда-то огненные глаза гвардіи поручика смотрли теперь тускло и лишь порою загорались былымъ огонькомъ и сверкали то грозно, то любовно изъ-подъ густыхъ черныхъ бровей. Въ черныхъ, какъ смоль, и курчавыхъ волосахъ Павла Борисовича серебрилась сдина особенно теперь, утромъ, когда крпостной парикмахеръ не отдлалъ ее краскою и не сдлалъ еще прически барину. Надъ верхнею губой, на подбородк и на щекахъ показалась изсиня-черная щетина небритыхъ усовъ и бороды. Павелъ Борисовичъ встртилъ новый годъ очень бурно, весело, простудился и хворалъ три дня, не брясь и не вставая съ постели. Сегодня онъ почувствовалъ себя лучше и всталъ. Не любилъ хворать Павелъ Борисовичъ, да и рдко хворалъ, обладая желзнымъ здоровьемъ, которое не могли сокрушить ни безсонныя ночи, ни кутежи, ни военная служба съ походами, ни охота съ борзыми, въ которой проходили иногда цлыя сутки то подъ проливнымъ дождемъ, то въ осеннюю стужу.

Рослый съ могучими плечами и грудью, какъ изъ стали слитый, Скосыревъ могъ похвалиться и несокрушимымъ здоровьемъ, и силой, и небывалою выносливостью. Если онъ ложился въ постель, то, значитъ, причина была очень ужъ уважительная.

Потянувишсь и расправивъ усталые лежаньемъ члены, Павелъ Борисовичъ взялъ у казачка трубку, закурилъ ее отъ поданной тмъ же казачкомъ длинною свернутою палочкой бумажку и слъ въ кресло передъ туалетнымъ столикомъ.

— Гд же Сашка? — спросилъ онъ у лакея.

— Ждетъ въ билліардной.

— Такъ зови же его, болванъ! Мн его ждать, что ли, теперь прикажешь!

— Сами приказывали пускать, пока не позовете, — грубовато отвтилъ лакей, видимо избалованный фаворитъ барина.

— Ну, ну, безъ разговоровъ! Позвать Сашку готовить платъе и Шушерина ко мн.

— Какое платье подавать?

Баринъ оглянулся на лакея и улыбнулся.

— Вы, кажется, не въ дух сегодня Порфирій Петровичъ? А? — спросилъ онъ. — Чмъ изволили васъ прогнвать и кто?

Лакей угрюмо смотрлъ въ уголъ и пичего не отвчалъ.

— Васъ я спрашиваю, Порфирій Петровичъ, — продолжалъ баринъ.

— Извольте отвтить, какое подавать платье…

— Не желаете отвчать, стало быть? Извините, что побезпокоилъ. Коричневый фракъ подать мн, голубой бархатный жилетъ и срые брюки.

Лакей пошелъ.

— Порфимка! — крикнулъ баринъ.

— Чего изволите?

— Чтобы я не видалъ больше постной рожи твоей. Слышишь? Я не люблю этого, пора теб знать. Ты это о Лизк все скучаешь, я знаю, такъ брось, будетъ. Увижу еще разъ кислую мину и отдую. Ступай!

Лакей

вышелъ. Черезъ минуту въ опочивальню Павла Борисовича вошелъ крпостной парикмахеръ его Сашка, получившій куаферное образованіе въ Париж, а слдомъ за нимъ не вошелъ, а вкатился шарикомъ, маленькій кругленькій человчекъ, съ краснымъ, какъ у новорожденнаго младенца личикомъ, съ мягкими блыми волосами на голов, чисто выбритый, опрятно одтый. Это былъ главный управляющій Павла Борисовича и повренный по всмъ дламъ его Ефимъ Михайловичъ Шушеринъ, бывшій крпостной господъ Скосыревыхъ, но отпущенный на волю еще отцомъ Павла Борисовича. Шушерину было лтъ пятьдесятъ, но казалось гораздо мене, а маленькіе, быстрые и хитрые глазки его смотрли совсмъ по юношески; онъ видлъ ими очень далеко, хоть и заплыли они жиркомъ. Шушеринъ любилъ покушать, понжиться, но крпких напитковъ никогда не употреблялъ, образъ жизни велъ правильный и удивительно сохранился.

Быстро сменя толстыми короткими ножками, подошелъ Шушеринъ къ Павлу Борисовичу и поцловалъ его въ руку.

— Съ добрымъ утречкомъ, батюшка Павелъ Борисовичъ, съ новымъ годикомъ васъ, съ новымъ счастьицемъ. Еще не видалъ васъ въ новомъ-то году, не удостоился. Какъ здоровьице-то ваше, сударь?

— Да вотъ всталъ сегодня, хать хочу, Христіанъ Богданычъ разршилъ. Ну, отойди подальше, я бриться буду.

Парикмахеръ намылилъ щеки барина душистымъ мыломъ и принялся его брить, пользуясь привилегіей брать барина и за носъ, и за подбородокъ, и поворачивать его голову во вс стороны. Процессъ бритья происходилъ въ полнйшемъ молчаніи; казачки даже дышать громко боялись, но когда парикмахеръ умылъ выбритое лицо барина теплою водой съ душистымъ амбре и приступилъ къ дланію шевелюры, баринъ спросилъ трубку и заговорил съ Шушеринымъ.

— Ну, что новаго? — сиросилъ онъ.

— Особеннаго ничего нтъ, батюшка Павелъ Борисовичъ. Пріхалъ изъ Чистополья Герасимъ, оброкъ генварьскій привезъ, гусей тамъ, утокъ, полотковъ для вашей милости и всего подобнаго прочаго. Ждетъ, дабы на поклонъ вашей милости явиться. Въ Чистопольи все благополучно, слава Теб, Господи Христе. Вчерашняго числа и изъ Лавриконъ Парменъ пріхалъ, тоже все благополучно. Деньги я въ ломбардъ свезъ, на расходы для вашей милости есть въ наличности, а мн ничего не требуется. Вотъ и все, батюшка сударь, и весь мой докладъ. Дворня маленечко погуляла на праздникахъ, но особенной дурости не было. Гришка было задурилъ, но я взыскалъ да Онисью поучилъ маленько въ части за злонравіе.

— Кучера не пьянствовали? Лошади вс въ порядк?

— Лошади, какъ огурчики, батюшка сударь, самъ ежечасно наблюдаю, а кучера, сами изволите знать, у насъ непьющіе, акромя, конечно, Скворчика.

— Эта скотина все пьетъ?

— Пьетъ, батюшка сударь.

— Сказать ему, чтобъ бросилъ: онъ мн нуженъ будетъ завтра.

— Слушаю-съ. Стало быть, въ Лаврики хать изволите, батюшка?

— Нтъ, въ другое мсто.

— Слушаю-съ.

— Ступай, Шушеринъ, спасибо. Скажи, чтобы мн срыхъ орловскихъ въ возокъ запрягли.

— Слушаю-съ. Насчетъ Надежды сегодня прикажете доложить?

— Что?

— Насчетъ, говорю Надежды чистопольской, которую купецъ Латухинъ выкупаетъ, прикажете сегодня доложить? Отпускную ей надо выдать, какь изволили приказать.

— Ахъ да, я и забылъ.

Баринъ, выбритый, причесанный и надушенный, всталъ изъ-за стола, и лакей подалъ ему денную, согртую и надушенную сорочку.

— Хорошо, пусть выкупаетъ, — продолжалъ Скосыревъ, длая туалетъ. — Сколько онъ даетъ-то за нее?