Купленная невеста

Пазухин Алексей Михайлович

Для объявленія этой бумаги Иванъ Анемподистовичъ былъ вызванъ въ палату.

Онъ не врилъ ушамъ своимъ, когда секретарь читалъ ему эту бумагу.

— Что, купецъ, рехнулся отъ радости? — засмялся секретарь. — Поздравляю тебя, братъ, поздравляю, и «на сухую» не отдлаешься, — обдъ за тобой въ рестораціи.

— Батюшка, ваше благородіе, да что же это такое? — говорилъ Иванъ Анемподистовичъ. — Да какъ же это?

— А вотъ такъ. Знать, помщикъ то струхнулъ отъ нападенія порядкомъ и хочетъ теперь за спасеніе

своей жизни отъ грозящей смерти добрыя дла длать.

— А гд же… гд же Надя то?

— Ну, ужъ этого я не знаю. Да не бойся, получишь теперь свою Надю. Ступай домой и жди, а на счетъ обда помни. Мы прямо въ ресторацію придемъ, обдъ закажемъ, цымлянскаго спросимъ, а платить за тобой пошлемъ.

— Господи, да я бочку вамъ цлую какого хошь вина поставлю!

Иванъ Анемподистовичъ бросился домой, чтобы подлиться радостью съ матерью. Когда онъ вошелъ во дворъ, то увидалъ крытую рогожей кибитку, у которой кормилась пара лошадей. Мужикъ въ синемъ армяк и въ шляп гречневикомъ возился около повозки.

— Это кто пріхалъ? — дрогнувшимъ голосомъ спросилъ Иванъ Анемподистовичъ.

Мужикъ снялъ шляпу.

— А ты никакъ хозяинъ тутошній, купецъ Латухинъ? — спросилъ онъ.

— Да.

— Такъ, батюшка, такъ… А я выходитъ хрестьянинъ господина Скосырева, Палъ Борисыча, и пріхалъ изъ его вотчины, двицу Надежду къ теб привезъ, кою ты, стало быть, выкупилъ.

Иванъ Анемподистовичъ бросился къ мужику и повисъ у него на ше, какъ у лучшаго друга, какъ у роднаго брата. Слезы такъ и брызнули изъ глазъ молодого купца. Прослезился и мужикъ.

— Гд… гд же она? — задыхаясь спросилъ Иванъ Анемподистовичъ.

— А въ горницахъ стало быть… Да вотъ и она съ матушкой твоей жалуетъ.

Иванъ Анемподистовичъ оглянулся и увидалъ Надю. Онъ бросился къ ней, вскрикнулъ и безъ чувствъ упалъ на землю.

Отъ радости не умираютъ. Иванъ Анемподистовичъ очнулся очень скоро. Черезъ дв недли была его свадьба, отпразднованная пышно, богато и весело. Чуть ли не полъ-Москвы было въ церкви желающихъ взглянуть на «купленную невсту».

* * *

Было раннее утро осенняго дня.

День выдался ясный, но свжій. Холодное солнце заискрилось на золоченыхъ главахъ московскихъ церквей, засверкало въ свжихъ струяхъ Москвы-рки и ярко освтило громадную толпу народа, собравшуюся на Болотной площади, посредин которой мрачно и грозно возвышался черный высокій помостъ-эшафотъ, со столбомъ на одномъ конц и со ступеньками на другомъ. Толпа глухо волновалась и гудла. Около самаго эшафота стояли мужики, торговцы, мастеровые, мальчишки; дале толпились и визжали, толкались со всхъ сторонъ бабы; за ними въ нсколько рядовъ стояли купеческія дрожки съ осанистыми купцами въ пуховыхъ шляпахъ, въ синихъ сибиркахъ, чуйкахъ и кафтанахъ, съ полными купчихами въ яркихъ салопахъ, бархатныхъ и атласныхъ. Увы, тутъ были и дамы

высшаго общества!.. Недавно было еще это время, какихъ-нибудь семьдесятъ пять лтъ тому назадъ, а между тмъ теперешніе люди съ трудомъ врятъ тому, что было тогда, и готовы съ негодованіемъ отвернуться отъ картинъ того минувшаго времени, которое помнятъ еще старики, благополучно живущіе до сихъ поръ.

Толпу эту на Болотную площадь привела назначенная на этотъ день «торговая казнь» двицы Натальи Савельевой, обвиненной въ разбо, убійствахъ и поджог совершенныхъ шайкою разбойниковъ подъ ея, Натальи Савельевой, атаманствомъ. Толпа все росла и росла, такъ что буточники со своими алебардами ничего не могли подлать и тщетно упрашивали и уговаривали толпу, готовую сломать своимъ натискомъ самый эшафотъ. Только прибывшіе казаки водворили порядокъ.

Толпа терпливо ждала и толковала.

— Говорятъ, красавица атаманша-то эта, — слышались голоса.

— Да, сказываютъ.

— Чего тамъ «сказываютъ», ежели мы сами видли ее! — произнесъ чисто одтый парень.

— А вы кто?

— Прикащика купца Латухина. Нашъ хозяинъ то кажинный день калачей въ острогъ посылалъ и деньгами арестантовъ одлялъ, мы и носили, такъ видли атаманшу.

— Хороша?

— Больно пригожа, братцы! Таскали ее не мало, мытарили всячески, а все таки пригожа. Жаль.

— Не разбойничай.

— Это то врно, а все же жаль.

— Сколько ей предназначено?

— Сорокъ одинъ ударъ, больше этого и не бываетъ, ежели кнутомъ. Плетей, тхъ и по сту даютъ.

— Не вынесетъ, чай.

— Гд, голова, вынести!

— Говорятъ, изъ за барыни это она въ разбой то пошла. Она сперва у барина то в милости была, а потомъ баринъ тотъ жену себ взялъ, ну, жена, конешно, и начала ее, двицу эту, тснить, а она, стало быть…

— Везутъ, везутъ! — раздались голоса, и вся толпа взволновалась и хлынула. Медленно двигались черныя дроги, запряженныя парою лошадей. Спиною къ лошадямъ, на высокой скамь, привязанная къ столбу, сидла молодая преступница въ арестантскомъ халат и въ бломъ платк. Рядомъ съ нею стоялъ палачъ, громадный мужикъ со зврскимъ лицомъ, въ красной рубах, въ накинутомъ на плечи арестантскомъ же халат. Солдаты съ ружьями и конные жандармы окружали позорную телгу. Сзади на дрожкахъ сидли прокуроръ, секретарь уголовной палаты, докторъ и два офицера. Барабанщики, идя около телги, выбивали частую дробь…

Когда преступницу ввели на эшафотъ, и секретарь среди гробовой тишины прочиталъ приговоръ, когда палачъ привязалъ преступницу къ «кобыл» и отошелъ немного въ сторону, гаркнувъ на всю площадь свое страшное «берегись, ожгу!» въ коляск, стоявшей неподалеку отъ помоста, поднялась дама и навела на эшафотъ лорнетъ. Дама эта была Катерина Андреевна…

Конецъ.

1895