Купленная невеста

Пазухин Алексей Михайлович

— Тысячу двсти ассигнаціями, батюшка, какъ вы изволили приказать.

— Она вдь швея, кажется, или модистка?

— Никакъ нтъ-съ. У покойной тетеньки вашей Прасковьи Васильевны въ камеристкахъ была-съ, мастерству никакому не обучена.

— Хорошенькая?

Управитель выставилъ нижнюю губу и неопредленно отвчалъ.

— Нельзя сказать, чтобы благолпна очень-съ, такъ себ.

— Врешь, Шушеринъ! — засмялся баринъ.

— Осмлюсь ли, батюшка сударь, врать! Свое холопское сужденіе высказываю, и оное можетъ быть ошибочнымъ.

— Ой, хитришь! Купецъ Латухинъ жениться хочетъ на двк, стало быть хороша. Дастъ онъ за хлопоты теб столько

же, сколько и за двку, вотъ ты и стараешься. Врно?

— Помилуйте, батюшка сударь!..

— Да ужь знаю я тебя. Не тмъ я занятъ теперь, а то бы посмотрлъ я, что это за Надежда такая, которую купецъ замужъ беретъ. Можетъ, и двухъ бы, и трехъ бы тысячъ не взялъ, ну, да ужь быть по-твоему, отпущу. Заготовить бумагу, я подпишу ужо. Надежда-то эта гд?

— Она-то-съ?.. Она въ Чистопольи, у тетки. Птишница тетка-то ея, Варварой зовуть.

Баринъ надлъ фракъ, повернулся передъ зеркаломъ и пошелъ изъ опочивальни, приказавъ подать въ столовую водки.

— Показать мн эту Надежду, — сказалъ онъ на ходу. — Я пробуду въ Москв еще недли дв, а зды въ Чистополье взадъ-впередъ дней пять.

Онъ вышелъ.

Шушеринъ посмотрлъ ему вслдъ, понюхалъ табаку изъ серебряной табакерки и прислъ на кресло около туалетнаго столика. Парикмахеръ убралъ принадлежности своего мастерства и удалился, казачки пошли за бариномъ, неся одинъ трубку, другой — свчу и бумажки для закуриванія, и въ спальной, кром Шушерина, остался только лакей Порфирій, убиравшій принадлежности барскаго туалета.

— Что, Ефимъ Михайлычъ, не выгорло ваше дло? — спросилъ онъ, ехидно смясь.

— То есть какое дло?

— Да насчетъ Надежды-то. Теперича ау, прощай! Увидитъ ее, такъ ужь видимое дло не отпуститъ на волю.

— А почему?

— Потому — красавица.

— Ты видалъ ее, Порфирьюшка?

— Сколько разъ. Первая красавица во всей дворн у Прасковьи-то Васильевны была, господа многіе съ ума сходили по ней.

Шушеринъ опять понюхалъ табаку, всталъ, притворилъ двери и подошелъ къ Порфирію.

— О Лизавет тоскуешь, Порфирьюшка? Жаль теб ее? — съ ласковым участіемъ спросилъ онъ у лакея.

Тотъ мрачно насупился.

— Извстно, зря двушку загубили, — отвтилъ онъ и швырнулъ барскій халатъ на постель. — Какъ служу, какъ стараюсь, жисти своей, можно сказать, не жалю для своего господина, голову свою подъ обухъ изъ-за него подвожу, а гд награда-то отъ него? Ежели онъ золотой мн швырнетъ, такъ мн этого не надо, я и сытъ, и одтъ. Нтъ, онъ награди какъ слдуетъ, оцни Порфирія за его службу, вотъ что!.. Прихожу намедни и докладываю: такъ молъ, и такъ, сударь, дозвольте на Лизавет жениться, потому какъ мы слюбились съ ней. И, батюшки мои! Закричалъ, затопалъ, арапельникъ схватилъ. «Нтъ, — говоритъ, — моего на это разршенія, потому, женатый ты мн не слуга. Женатый, — говоритъ, — о жен, о дтяхъ думаетъ, а не о барин. Знак, — говоритъ, — что ты меня не продашь, не выдашь, пока холостъ, а ежели женишься — на бабу всякомъ раз промняешь. Я, — говоритъ, — холостъ, будь и ты холостъ». Я докладываю, что не извольте, молъ, Павелъ Борисовичъ, безпокоиться: васъ-де я ни на кого не промняю, скажите слово, такъ я и жену и все брошu, а онъ махнулъ рукой и вонъ выслалъ, ну, а посл того приказалъ вамъ Лизавету въ чистопольскую вотчину сослать и за Архипку конюха замужъ выдать. За Архипку! Лизавета-то, сказываютъ, руки на себя наложить хочетъ.

— И наложитъ, — замтилъ управляющій. — Парень Архипка буйный, пьяный, мать у него вдьма сущая, замучаютъ Лизу.

Порфирій поблднлъ и злобно

сверкнулъ глазами в сторону той двери, въ которую ушелъ баринъ.

— Пусть и меня губитъ, а я ему теперича не слуга, — угрюмо проговорилъ онъ.

— Э, полно Порфиша! — весело произнесъ Шушеринъ и хлопнулъ Порфирія по плечу, приподнявшись для этого на цыпочки. — Можно дло поправить.

— Поправить?

— Конечно. Все въ нашихъ рукахъ, Порфиша. Сдлаемъ сичасъ Архипку больнымъ, либо мсто ему дадимъ въ Москв, либо подобное что нибудь, и свадьбу отложимъ въ долгій ящикъ, а Лизу твою въ Лаврики переведемъ, уютно и укромно поселимъ ее на сел, ну, и твоя она, наслаждайся да удачливаго часа жди, когда баринъ въ дух будетъ и согласіе на вашъ бракъ дастъ…

Порфирій упалъ на колни и поклонился управляющему въ ноги.

— Батюшка, Ефимъ Михайловичъ, отецъ родной! — говорилъ онъ, ловя полы сюртука Шушерина и цлуя ихъ. — Сдлайте такъ, заставьте Бога молить за васъ вчно!

— И сдлаю, Порфиша, право, сдлаю. А ты встань, не пристало теб, барскому первому камердинеру, у такого же холопа въ ногахъ валяться. Встань, Порфиша.

Лакей всталъ.

— Всю жизнь вамъ слуга буду, Ефимъ Михайловичъ, — съ чувством проговорилъ онъ. — Есть у меня сичасъ сбереженыхъ пять золотыхъ, часы барскаго подаренія есть, — все вамъ отдамъ.

Управляющій махнулъ рукою.

— И, что ты! Стану я отъ своего брата слуги деньги брать! Нтъ, нтъ, ты мн не этимъ услужи!

— Чмъ прикажете, Ефимъ Михайловичъ?

— А вотъ чмъ…

Управляющій опять оглянулся, еще плотне притворилъ дверь заглянулъ въ другую дверь, подошелъ къ Порфирію и усадилъ его на стулъ, присвъ рядомъ.

— Вотъ чмъ, Порфиша: не выдавай моего обмана. Прислушай, что я скажу теб. Полюбилъ купецъ Латухинъ нашу Надежду чистопольскую и желаетъ ее выкупить на волю, чтобы жениться на ней, благодарность мн, конечно, общаетъ, племянниковъ моихъ въ люди вывести хочетъ, и я все дло сіе устроилъ, осталось только барину вольную подписать, ну, а тамъ и женится Латухинъ на Над, и длу конецъ… Все улажоно, все устроено, да слышалъ ты, что приказалъ Павелъ Борисовичъ Надежду ему показать, ну, а ты правду молвилъ, что какъ увидитъ онъ ее, такъ и пропало все дло, потому Надя дйствительно красавица писанная, и баринъ ее никому не уступитъ, хоть ты за нее двадцать, тридцать тысячъ давай. Врно?

— Это точно что, Ефимъ Михайловичъ.

— Такъ вотъ и хочу я, голубчикъ, замсто Надежды, другую двицу барину показать.

— А, вотъ оно что! — невольно воскликнулъ Порфирій.

— Да. Баринъ Надежду никогда не видалъ, во всей дворн только ты и знаешь ее, и мой подлогъ сойдетъ съ рукъ, какъ по маслу, а двица ужь у меня на сей предметъ приспособлена.

— Не страшно вамъ, Ефимъ Михайловичъ, на такое дло идти? Храни Богъ, узнаетъ потомъ.

— Э, Порфиша, волка бояться — въ лсъ не ходить. Обдлывали и не такія дла. Узнаетъ, да ужь ноздно будетъ, я вдь, человкъ вольный, Порфиша, я вдь, ежели что, такъ и со двора долой.

— А меня не выдадите?

— Зачмъ же я тебя выдавать буду, ежели ты мн доброе дло сдлаешь? Жаль, голубчикъ, Латухина-то очень: весьма сильно влюбленъ онъ въ Надежду, и доведись дло до того что не отдастъ ему баринъ Надежду, такъ и до грха не долго, руки на себя человкъ наложитъ; любовь-то, Порфиша, зла, сказываютъ.

— Зла, Ефимъ Михайловичъ.

— Ага, по себ знаешь? Вотъ и молчи, помогай мн, а я твое счастье улажу. Въ тотъ день, когда я вольную Надежды въ карманъ положу, Лиза твоя въ Лаврикахъ будетъ.