Купленная. Игра вслепую
Шрифт:
Честно, я ни черта из этой явно зашифрованной беседы не поняла, кроме как о вызове Мальцева на какой-то второй объект. Значило ли это, что мы едем тоже на этот самый объект? — поди, что называется, догадайся с трех раз. Но пробрало меня очередным приступом нешуточной паники довольно-таки неслабо, практически до нового головокружения и нервной тошноты. Даже захотелось вцепиться со всей силы в подлокотник дверцы, будто меня и вправду пыталось только что затянуть в черную воронку полуобморочного состояния или чего-то похуже.
— Так куда мы едем? — я все-таки не выдержала слишком гнетущего давления от нависшего над нами молчания, как и изводящего не на шутку полного неведенья касательно своего ближайшего будущего. Поверить во что-то в край плохое и никак не вяжущееся с моим привычным восприятием реальности, я до сих пор не могла. Не помогал даже заработавший на максимальном пределе логический разбор поведения Глеба и предполагаемых событий на этот час.
Куда и для чего он меня везет? Почему именно сейчас? Спонтанное
— За город. Если посчастливится не попасть в пробку, должны добраться минимум часа за полтора. — он снова ни разу не взглянул на меня, пока отвечал. Так и продолжал смотреть с полной апатией на дорогу, вынужденно шевеля губами, будто обращался не ко мне, а беседовал с кем-то по телефону или просто говорил вслух сам с собой.
— А что за городом? — теперь меня остановить было не так-то уж и просто. Оно и понятно. Когда вполне обоснованная паника нарастает в геометрической прогрессии, сидеть присмиревшей и очень тихой мышкой становилось совсем уж невмоготу.
— За городом тишина и красивая природа. Как приедем, все увидишь и узнаешь.
— А почему не сейчас? — я ведь запросто могу устроить истерику прямо сейчас, еще до того, как мы успеем выехать из центра. Неважно, что ему удалось затащить меня в машину без какого-либо сопротивления с моей стороны, мне ничего не стоило сорваться в любую из ближайших секунд, поскольку я уже была на пределе.
Его последовавшая на мой вопрос беззвучная усмешка-выдох никакого послабления моим нервам, разумеется, не дала, если не наоборот.
— Тогда никакого сюрприза не получится. — и, конечно же, это надо говорить, не глядя в мою сторону, все еще удерживая мое эмоциональное напряжение на критическом пределе.
— А оно было запланировано до этого или… возникло спонтанной идеей несколько минут назад? — теперь останавливаться было уже как-то и поздно, и ни к месту. По крайней мере, мне рот еще никто не затыкал, а мне самой требовалось в срочном порядке хоть какое-то успокоение, иначе… Просто не представляю, что тогда со мной произойдет.
И чуть затянувшаяся пауза после моего очередного очень даже уместного вопроса мне совершенно не понравилась. Как и не нравилось наблюдать будто исподтишка за чеканным профилем Глеба, испытывая при этом далеко неприятные ощущения и мало чем похожие на предыдущие. Это как же надо было друг от друга так отдалиться, чтобы начать чувствовать отталкивающее отчуждение практически на физическом уровне?
— Я ведь очень мало рассказывал тебе о своей жизни. Вернее даже, совсем ничего. Хотя оно и понятно. Мы не так уж и много с тобой встречались. Тем более, что и встречались далеко не для задушевных разговоров.
То, что он так резко ушел от темы, не могло мне, естественно, как-то понравиться. Но и не я вела эту гребаную машину в неизвестном мне направлении, тем самым обозначив лидирующую позицию во всей сложившейся ситуации, куда меня загнали отнюдь не по моему добровольному согласию. Так что, увы и да. Все, что мне теперь оставалось, молча слушать то, что мне-таки соблаговолили рассказать-поведать. Хочу я этого или нет, разве это кого-то сейчас волнует, кроме меня?
— В какой-то степени, это даже нечестно. Я знаю о тебе очень многое, а вот ты — ни обо мне, ни о Кире практически ничего. За Кира я, конечно, полностью расписываться не стану, но на счет себя… Вернее, о некоторых нюансах или вопросах-ответах, о которых тебе все-таки следует кое-что знать. И нет, я не собираюсь ничего рассказывать о Кирилле, как и пытаться выставить его в твоих глазах в невыгодном для него свете, что, возможно, в свое время, он успел провернуть со мной. Конечно, при нынешних обстоятельствах это уже не имеет никакого значения, но… Поскольку дорога не близкая, а вынужденное молчание с пугающим неведеньем способно точить нервы похлеще, чем вода камень, то, так уж и быть… Постараюсь все это облегчить в силу имеющихся у меня на данный час возможностей.
Что ни говори, но, наверное, только он мог растянуть свое пространное вступление едва не до шокирующих пределов. Это потом я пойму, что он банально и чисто в своем репертуаре тянул время, а еще точнее, забалтывал меня со свойственным лишь ему опытом. Делал именно то, что умел лучше всего и лучше всех — заговаривать, зашептывать и зачаровывать. Причем зачаровывать — не всегда в положительном смысле данного слова. Зачароваться можно и представшим твоим глазам чистейшим ужасом.
— Не знаю, рассказывал ли тебе свою версию Кир, но, как ты должно быть уже поняла, он у нас немножко поздний ребенок. Хотя мы и поженились с Ритой едва ли не сразу же после выпускного класса. Точнее, по-тихому и тайком от всех расписались. В принципе, это было не так уж и сложно, надо было лишь выждать три месяца и найти парочку свидетелей. В те времена это было едва не обычным делом, пышные свадьбы устраивались немногими. Нам тоже устроили к десятилетней годовщине такую, так сказать, с некоторым опозданием, еще и с намеком на то, что без свадьбы в прошлом, возможно у нас и не было детей. Даже в церковь по такому случаю потащили венчаться, что, естественно, в качестве примочки больному, ничем не помогло. Начало девяностых это вообще своего рода — начало какой-то воистину безумной эпохи. Причем сорвало тогда конкретно всех и вся. Будто целый мир в одночасье перевернулся вверх дном, кого-то загнав в безвыходный тупик или под гробовую крышку, а кому-то выдав в одни руки безграничный карт-бланш. Тем не менее, даже в таких едва не постоянных стрессовых реалиях время от времени можно было находить небольшую отдушину в тех же бурных вечеринках или первых поездках по заграницам. Да уж, те еще были развеселые деньки — российская братва на турецких пляжах и в Париже. Слава богу, хоть наш запоздалый с Ритой медовый месяц додумались не испортить своими малиновыми пиджаками и чисто блатным антуражем. Отправились с ней тогда на Бали без обязательного кортежа из матерящихся шестерок вооруженной до зубов охраны. Можно сказать, впервые, за столько времени вспомнили и о себе. Для женщин романтические путешествия — чуть ли не самое-самое запредельное и ценное, что только может случиться в их и без того затюканной жизни. И, как правило, они придают таким вещам какое-то не в меру завышенное внимание. И Рита была не исключением. Впрочем, даже я на удивление проникся ее воодушевлением, как и возможностью вспомнить о наших сумасшедших отношениях в прошлом, так сказать, воскресив в памяти буйство пережитых моментов и связанных с ними особых для нас двоих событий. Наверное, не последнюю роль тогда сыграло и мое перед ней запоздалое чувство супружеской вины. Увы, но в тех условиях, в каких мне приходилось в те годы вертеться и буквально выживать, хранить верность даже безумно любимой тобой женщине, крайне невыполнимая задачка. А про снятия убойных стрессов нетрадиционным способом или тем же жестким сексом, можно и не расписываться. Бывало такое и всякое, что не захочешь порой и сам вспоминать на трезвую голову. А уж как она меня тогда терпела, особенно, когда я по пьяни (а иногда и в абсолютно трезвом состоянии) доводил ее своими бурными вспышками ревности… Если все это вспоминать сейчас, одного дня будет точно мало. В общем, как бы сильно ты кого-то не любил и как бы сам себе не рвал жилы, давая и себе, и ей какие-то клятвенные обещания, в конечном счете все это когда-нибудь выгорит дотла. Может подобное и не забывается до конца, но зато учит очень многим вещам. Ну и, конечно же, делает сильнее. Куда уж без этого?
Откровенно говоря, сказать что-либо по поводу спонтанной исповеди Глеба Стрельникова в те минуты я едва ли бы сумела. В том состоянии и с той гаммой переживаний, которыми меня обложили со всех сторон в пределах маленького пространства элитного авто, было как-то крайне сложно сосредоточиться на чем-то одном. Тем более, когда все это время слушаешь и наблюдаешь за поведением далеко не безопасного для тебя человека. Когда с каждой пройденной минутой и выложенной им, как на духу короткой истории о его самой темной части жизни, приходится все больше и больше понимать всю безысходность собственного положения. Что все эти исповеди неспроста. И едва ли этот мужчина рискнул бы рассказывать практически о самом сокровенном изменившей ему любовнице-содержанке только потому, что надо как-то скоротать в дороге время. Вот именно, в стиле откровенных разговоров между "случайными" попутчиками.
Только в том-то и проблема. Эта поездка была отнюдь не случайной, а меня подвозили вовсе не по моей предварительной просьбе. Как и заставляли слушать затянувшуюся предысторию перед чем-то заведомо более важном и неминуемым. Тем, что я в конечном счете и услышу, поскольку Глебу так захотелось. Он так решил, чисто из царской милости. Ибо такова его наищедрейшая воля.
— В общем, разыграли меня тогда весьма впечатляюще, — а еще он частенько приправлял свой содержательный рассказ ироничными усмешками с толикой горькой ностальгии по временам, которые уже никогда и никак не вернешь. Прямо как сейчас, на порывистом выдохе и с полностью расслабленными мимическими мышцами лица. — Я потом целых семь лет свято верил, что все было именно так, как говорила тогда Рита. Хотя должен был насторожится сразу же. Уж как-то она резко начала летать в облаках, рассказывая мне сказочки, будто это смена климата, воздуха и самой обстановки сделало свое "волшебное" дело. А уж когда видишь любимую женщину в подобной эйфории, невольно и сам подключаешься и к ее настроению, и той мнимой уверенности, в которую она уверовала с собственной же подачи, как в истину последней инстанции. Правда, сложно не признаться… эти дни действительно были прям перенасыщены романтическо-розовой сахарной ватой с ярко выраженной ванильной приторностью. Все, как в наилучших традициях голливудских мелодрам. Элитное бунгало на берегу частного пляжа, пурпурные закаты, экзотическая еда и горящие безмерным счастьем глаза любимой женщины, которую не хочется выпускать из своих объятий до скончания вечности. Чем не идеальная сказка с самым идеальным хэппи-эндом? Особенно, когда в последнюю ночь перед отъездом Она прижимает твою ладонь к своему обнаженному животу и, еще сладко вздрагивая от пережитого оргазма, будто в наркотическом бреду, шепчет тебе в губы, что чувствует это… Чувствует зарождение новой жизни. И ты, естественно, ей веришь. Как последний дурак. Потому что готов поверить в те мгновения любому чуду, еще и под столь мощным впечатлением от окружающего антуража и улетного секса. После стольких лет бесчисленных попыток, ставших для единственно бесценной для тебя женщины буквально убивающим проклятием и уже практически доведших ее до полного отчаянья, воспринимать свершившееся не иначе, как за чудо, само собой и не получится.