Куплю свадебное платье
Шрифт:
— Вчера подходит вон тот маленький шпаненок и говорит, — показал он на мальчика, пинающего мяч об угол дома, — «мой папа — потомственный пьяница, мент, дай закурить».
— И вы дали? — не поверил Витя и заглянул Сазанчуку в рот.
— Ну-у-у, нет, конечно. — Автандил Георгиевич поднял палец. — Я его уважил конфетой.
— А-а-а, — уныло согласился старший лейтенант Иншаков.
И покосился на шкета, а тот на них. Увидев, что оба участковых не спускают с него глаз, мелкий нарушитель поднял камень, кинул его себе за спину и, схватив мяч, удалился морской
Витя поддел камень ногой и, наклонившись, поднял его. «Один в один со вчерашним!» Кругом лежало не меньше полусотни похожих камней.
15 мая
Все началось с того, что писательницу Достоевскую ограбили прямо в подъезде.
В тот вечер Татьяна Львовна возвращалась домой не налегке, а с премией. Она несла в ридикюле семьдесят пять тысяч долларов и была счастлива не понаслышке, а в самом натуральном смысле слова.
И когда сзади ей дали со всей силы по башке, ой, простите, по ее гениальной голове, она, все еще продолжая улыбаться, упала замертво. И когда пришла в себя через один час тринадцать минут, обнаружила, что лежит без денег, но живая.
Ее спас пучок волос, в который она по старинке клала кое-что для известной формы, я не буду перечислять, что именно, но этого оказалось достаточно для сохранения жизни.
— ………….!..………………..!!!…! — отряхиваясь, встала на четвереньки Достоевская и, открыв дверь тоненьким ключом, заползла внутрь.
— Приедем! Ждите! — лающим контральто ответили по «02», и приехали следующим утром в одиннадцать часов девятнадцать минут без собаки, зато сразу шесть человек.
Выслушав потерпевшую, милиционеры убрали диктофон, обошли ее квартиру, разглядывая антиквариат, потом по двое разбрелись по подъезду и, толком ничего не объяснив и не обнадежив, уехали на зеленом «УАЗе» обедать ровно в два часа три минуты дня.
Татьяна Львовна сняла с головы кастрюлю со льдом и долго глядела в весеннее чистое небо. Россия, ее многовековой сомнамбулизм и приевшаяся, уже незамечаемая необязательность россиян в исполнении служебных обязанностей были Достоевской знакомы с пеленок, изучены, как потолок над кроватью, и описаны в трех романах, книжке сказок и целой подборке статей в дорогих глянцевых журналах.
Помыв лицо косметической пенкой, Татьяна Львовна взглянула в зеркало, осталась почти довольна и отправилась, опираясь о стены, в опорный пункт милиции — в первый подъезд на первый этаж.
Достоевская не молодилась, но выглядела богиней, несмотря на решительные для дамы пятьдесят лет. «Желанная женщина», — удивленными глазами косили на Достоевскую мужчины второго подъезда, но были слишком мелковаты для такой красавицы. Не ростом или еще чем, а сами знаете. И всю жизнь выбор пары был для нее некоторой проблемой.
«Я умею отличить вежливость от интереса ко мне. К пятидесяти годам это элементарно. Раньше-то я путала и могла влюбиться в человека, который на какой-нибудь мой вопрос просто вежливо отвечал и деликатно улыбался. Сейчас — нет. Я научилась мгновенно различать.
Отстраненная вежливость — самое то! Поверьте. Так много приходится страдать от хамов, лезущих в душу, что просто радуешься, когда на твой вопрос просто отвечают и вдобавок говорят: „Доброго пути. Спасибо! Спасибо, что поговорили, не отмахнулись!“»
Когда Автандил Георгиевич, кланяясь, поцеловал писательнице на прощание руку, она дотронулась пальчиком до его макушки и спросила:
— Не найдут моих денег?
— Вряд ли, душенька, — тихо вздохнул и откланялся участковый, решив прошерстить всю округу и — может быть?.. все-таки?.. где-нибудь? — А как вы сами, Татьяна Львовна, считаете? — заглянул ей в глаза Автандил Георгиевич. — Вдова Натана Яроцкого не могла? Говорят, она на мели…
— Но это был мужчина, я думаю — мужчина! Очень больно стукнул, — потрогав указательным пальчиком шишку на темечке, вдруг заплакала Таня.
— Душенька моя, — обнял Автандил Георгиевич гениальную писательницу и, тихо-тихо прижимая ее к себе и поддерживая, довел до квартиры. — Я вам соку куплю и булочку, вам персикового или абрикосового, Танечка? Очень изрядный сок тут в палатке…
— Мне все равно, — доставая ключ, вздохнула Татьяна Львовна. — Две булочки тогда купите, чего уж одну?
— Само собой, — обрадовался капитан, чувствуя себя штабс-капитаном. — Как же вы пишете так, а? Я вот читал, зачитался, потом утром — проспал, знаете, оторваться не мог, такой роман…
— Да-а, напишешь тут, — уже заходя в квартиру, всхлипнула Татьяна Львовна. — Теперь все лето ветер в голове не выветрится, Автандил Георгиевич.
— Что, графинюшка? — уже с лестницы спросил Сазанчук. — Вы говорите, я слышу, милая вы моя, милая вы наша…
— Вот что, вы сок соком, господин капитан, а разбойника уж поймайте!
— Будем ловить! — донеслось с лестницы, и твердые шаги Автандила Георгиевича еще долго были слышны в мраморном пролете. — Словим, если поймаем!
Вот так-то…
Звонок
— Кого там принесло? — лежа на кровати вся в деньгах, нежным голосом спросила Альбина.
Зуммер, поставленный еще при Иосифе I, трещал так, что поднялся бы и мертвый.
Альбина зажмурилась, привстала, нащупала тапочки одной ногой и, чертыхаясь, пошла открывать.
— Эй ты! С прибабахом!.. — рванув дверь, выскочила она на лестницу и замерла. На нее с тоской в глазах смотрели двое участковых.
Альбина удивилась именно тоске, а не милиции, а участковые, глядя ей в область ключиц, сказали по очереди:
— Оденьтесь…
— …гражданочка.
— Мы к вам…
— …на обратном пути завернем, — натуральным сиплым голосом закончил Виктор Иванович Иншаков. И стражи порядка завернули за выступ стены, к лестнице на пятый этаж.
Альбина настороженно прислушалась, поглядела вниз и сбоку, подняла ногу — она стояла на лестнице в одних тапочках.
— Старею, — закрывая на четыре замка дверь, в раздумьях постояла она перед зеркалом. — Памяти никакой!
И быстро пошла в комнату, с маленькой ягодицы свисала банкнота в пятьдесят у. е.