Куплю свадебное платье
Шрифт:
Убил сперва мальчика, видимо, тот сам открыл ему дверь, потом очередь дошла до Нины Ивановны.
Затем Максуд и Саркис видели, как в квартиру 56 вбежал Горностаев и позвал:
— Наташа, ты здесь?..
Мазут с Саркисом тоже вошли в квартиру Нины Ивановны, когда оттуда вышел высокий визитер, который прямо из 56-й квартиры направился в 54-ю, к Дубининым.
Мазут с Саркисом увидели все и ретировались, впрочем, обыскав одну комнату из трех, но ничего особенно ценного не нашли, за исключением кошелька с полутора тысячами
— Увидели и ушли, и ничего мы не поджигали! — добавил Саркис, а Мазут подтвердил.
После разговора с Татьяной Дубининой выяснилось: один из визитеров остался с ней в квартире, другой — с Виктором Дубининым, ее мужем, вернулся в Красноуральск, потом произошла та самая авария с Соболем.
Почему они не пробовали обратиться в милицию?..
Из всего сказанного выше, по-моему, это становится ясно.
К тому же Виктор Дубинин перед отъездом сказал жене:
— Этот человек будет охранять тебя.
«А сам боялся их… Я это видела, — вздохнула Таня Дубинина. — Видимо, его заставили это сказать!»
Наташа
Изумленное тяжелое лицо идиота. Он склонился и лег мне на голову, потом сполз, я не могла дышать, мне в рот сперва забились его брюки, рубаха, потом потная шея и мокрые, хоть выжимай, губы и слюни с запахом…
— Ай, не надо!.. — кое-как выкрикнула я и вырвалась.
Я проснулась в слезах. Мне снова приснился покойный мальчик, сын Нины Ивановны, которой уже нет. И его нет.
— Зачем мы приехали сюда, господи? — горько заплакала я. — Зачем? За бедой? Ты знал, господи, что с нами будет?.. Эх ты-ы…
Букет засохших ландышей в граненом стакане — комната Анны Львовны поражала своей изысканной бедностью. Кровать с железными спинками, на которой я спала, стол, стул, шкафчик с кривой дверкой… И толстый тюль цвета топленого молока на длинном крестообразном окне. Глафира спала на своей подушке у стены и дышала алыми губками.
— Пойдем в шашки сыграем, Наташка? — Старушечья голова в проеме двери подмигивает одним глазом. — Не спи, еще рано, чего ночью делать будешь? Опять ходить?
— Сейчас, Анна Львовна. — Я села на кровати и потерла двумя руками лоб.
— Не расстраивайся, все образуется, вот увидишь, я знаю, — сказала Анна Львовна, и я ей почти поверила.
А на следующий день…
На задворках трех «сталинок» стоит котельная. Там Дима поставил нашу «Газель», на которой мы приехали в Полежаевск.
Я подошла к машине проверить, цела ли она. Вроде никто не забирался, двери и окна целые, ключи были у Димы, а мне просто хотелось посидеть в ней и вспомнить, как мы ехали сюда, но я постояла, прижавшись к синему мятому боку, и пошла обратно к подъезду.
И тут я увидела его. Моего мужа. Диму. Он шел ко мне со стороны дороги и… улыбался.
Срок задержания во время предварительного следствия не должен превышать двух
Дима. Он пришел в ту ночь — а меня нет. Вещи раскиданы… Убили? Ограбили?.. То, что я в роддоме, он, естественно, не знал. Пустая квартира. Мазута с Саркисом нет. Никого.
Пошел к Тане Дубининой. Но увидел, что дверь Нины Ивановны не заперта, забежал, увидел мальчика, тот лежал в прихожей. Услышал крик, вбежал в кухню — там кипел бак с бельем, бросился в комнату — там мужчина душит женщину, хотя поза была похожа на любовное соитие, если бы не руки на шее Нины. Помнит, как боль расколола голову пополам, потом, как очнулся и лежал на полу; пахло дымом, встал, набрал 02, что-то сказал в трубку. Машинально схватил топор с пола, кое-как спустился вниз, в квартире на первом этаже опять никого не было. Пустая квартира с открытой дверью и разбросанными вещами. Снова поднялся наверх, видимо, тогда его и видели бегущим по лестнице с топором…
Помнит, как в квартиру вбежал какой-то мужик с пистолетом, и он кинул в него топор. Попал в шею. То, что это был милиционер… не знал. Его стали бить.
Все.
Мешок грязи
Анна Львовна помахала нам ручкой из окна. Мы уезжали.
Черно-белые пейзажи домов, улиц, и черно-белые люди вокруг. Все плохое закончилось, а глаза отказывались это замечать.
Мы оставили этот город с его гигантским «УДОВЛЕТВОРЮ!» на заборе промзоны, и там, за его пределами, наша жизнь, может быть, снова обретет цвет.
Машина нагрелась от солнца. На нее никто не покусился и не посягнул ввиду явной дряхлости, хотя следы гвоздя или отвертки на замках и чей-то невыносимый запах все-таки присутствовали.
Кто-то все-таки ночевал в ней, и не раз, но взять там все равно было нечего, кроме разве засаленной подушки Мурадым-аги, которую мы так и не удосужились выкинуть еще в пути, нас просто завертела жизнь, люди и много чего еще…
Дима держал Глафиру, я двумя пальчиками взяла этот вонючий мешок и кинула его в кусты, но не попала.
— Тяжелая какая подушка, — поморщилась я, — грязи…
Дима, как мяч, пнул подушку ногой — она взлетела в воздух и взорвалась!.. Из нее вместе с перьями посыпались деньги, деньги, деньги!..
Было жарко, светло и солнечно… Только что здесь шли мамы с колясками, носились на велосипедах дети, и кто-то истошно вопил из кустов:
— Смотри-и-и!.. Он идет! Прячься!..
Я оглянулась. Что-то там торчало красное из черемухи… И вот из засаленной подушки летний ветер разносил купюры с лысым черепом американского президента, потом — с прилизанной челочкой и наконец — со слащавой физиономией в галстуке. И — никого вокруг!