Куплю свадебное платье
Шрифт:
Так вот, при задержании выяснилось, что они живы, и подозреваемый в убийствах Горностаев — их не убивал, не вывозил в свертках в лес и не закапывал неподалеку от зверофермы.
Все было иначе, все было не так.
В тот день Саркис подслушал, зачем приезжал и что оставил в рыжей борсетке плешивый визитер в «женильном» костюме.
Деньги…
И только за Наташей закрылась дверь — началось потрошение комнаты Горностаевых. Найдена была какая-то мелочь. Долларов пятьсот и… никакой рыжей борсетки.
Мазут и Саркис имели по феноменальному уму каждый. Они родились умными сразу же, и даже детский сад и ПТУ не смогли нарушить целостность их мироощущения — все деньги на свете принадлежат им! Чужих денег не бывает!
Было решено — комнату до прихода Горностаева прикрыть, дождаться Нину Ивановну и узнать у нее про судьбу денег, которые жена Горностаева увезла с собой. И с вежливым шиком отнять их, не причиняя никому телесного вреда, подчеркнул Мазут, Саркис промолчал.
Но все вышло с теми минусами, на которые горазда коварная жизнь.
Нина Ивановна в тот день вернулась домой не через час или два, а в начале одиннадцатого ночи. И Мазут с Саркисом ее немножко проглядели в темноте. Только догадавшись взглянуть снизу на окна шестого этажа, увидели — ее окна уже горят бледным светом на фоне полной темноты — и ринулись наверх. Дверь, естественно, оказалась заперта.
Они стали решать, как им объяснить свой поздний визит, что при этом сказать, когда снизу услышали голоса.
По лестнице кто-то поднимался…
Этим кем-то был всего лишь Октябрик, сын Нины Ивановны, он разговаривал сам с собой, доказывая правоту какому-то воображаемому врагу, размахивая руками, и еще мальчик при этом гудел и ругался, как пчелы в улье — громко и без слов!..
Мазут и Саркис за выступом несущей стены начали тихо стонать от хохота, ожидая, когда мальчик откроет свою дверь, чтобы войти у него «на плечах». Но Октябрик отчего-то подошел не к своей двери, а к соседской и, засунув туда голову, отклячил круглый зад очень упитанного мальчика.
— Как он ее открыл? — толкнул Саркиса Мазут, на что получил ответ:
— Наверно, она была не заперта.
— Теть Тань, дай чаю! — позвал Октябрик и, не получив ответа, вошел туда…
Мазут и Саркис переглянулись… По лестнице снизу снова кто-то шел. У двери 54-й квартиры они остановились, Мазут с Саркисом услышали обрывки разговора:
— Звони!..
Двое высоких незнакомых мужчин стояли у той же двери, в которую только что вошел олигофрен. Второй из них нажал на кнопку, звонок мелодично спел, и дверь медленно отворилась.
Дальше их показания расходятся. Мазут утверждал, что уже видел раньше этих двоих. Саркис — что видел их тогда в первый и последний раз.
Машину с красноуральскими номерами они не помнили оба, вероятно, те двое приехали на Архангельскую улицу впервые.
По их утверждению, Октябрик из 54-й квартиры не выходил, а дверь открыл муж Тани Дубининой и спросил:
— Вам кого?
— Нам нужно поговорить, — сказали те двое…
— В квартире — маленький ребенок, уже ночь, — не согласился Дубинин и не стал их впускать.
— Ладно, давай здесь, — сказал второй.
— О чем они говорили? — спросила Ольга Леонардовна.
Султанов и Ларюшкин переглянулись и промолчали.
— Мы не слышали, — наконец сказал Ларюшкин и показал прокуренные зубы. — Они говорили тихо…
— Ну, хоть приблизительно, — попросила Ольга Леонардовна, глядя на Мазута (Максуда Султанова).
— Тихо говорили! — повторил Султанов. Но примерно через час все-таки вспомнил отдельные слова разговора:
«— Но я подчиняюсь командиру экипажа…
— Экипаж будет заменен…
— Соболь знает командира экипажа — полетит только с ним…
— Тебе предложат — ты согласишься…
— Я не соглашусь никогда…
— Ты поедешь со мной, а вот он останется здесь!
— Я никуда не поеду…
— Если ты откажешься… твоя сучка будет мертва, мы уничтожим вас…
— Смерть где угодно… На ручке входной двери, в почтовом ящике… в конверте, в полотенце, которым ты утираешься, на телефоне, в банке с детским питанием… Ты слышал о таком банкире — Кивелиди?.. Мы изнасилуем твою трехмесячную сучку…»
Ольга Леонардовна помнит каждое слово этого допроса до сих пор, хотя дело об убийстве семьи Сидоровых-Гильзаби не первое и не последнее в ее следственной практике.
На лестницу, по словам Ларюшкина и Султанова, во время разговора выглянула Нина Ивановна и, поздоровавшись, спросила у Виктора Дубинина, не видел ли он ее Октября.
Дубинин промолчал. На нем лица не было.
Октябрик, услышав голос матери, выскочил из квартиры Дубининых и вприпрыжку, дожевывая на ходу какое-то угощение, промчался в свою дверь.
— Промчался, как дурак, — размахивая руками, изобразил олигофрена Мазут.
«Вот тогда их судьба и была решена…» — подумала Ольга Леонардовна.
— А дальше? — заставила она себя спросить у Мазута с Саркисом.
— Мы хотели войти следом, но оцепенели, когда увидели… этих, — быстро сказал Мазут, черный, как смола.
— Зайти поговорить, задать вопросы, — кивнул Саркис и улыбнулся.
«Лучше бы не улыбался никогда», — поежилась Ольга Леонардовна. И уточнила:
— В смысле — ограбить?
— Что вы такое говорите? — стал стыдить ее Мазут. — Поговорить, и все…
— А тут — убивают! — тоже не поддался на провокацию Саркис. — Нам чужого ни тонны не надо, вот вам три креста! — И перекрестился снизу вверх.
Они сидели напротив и кипели от злобы. Выдыхали, показывая нижние зубы, открывали и закрывали цвета темноты глаза, один шевелил ногой, другой шевелился сам, их душила ненависть! Ольга Леонардовна поняла это, но не спешила заканчивать допрос.
Значит, так…
Нина Ивановна попрощалась с Виктором Дубининым, зашла к себе и увела сына. Следом вошел, позвонив в ее дверь, один из визитеров.