Купол на Кельме
Шрифт:
Солнце золотило верхушки деревьев. Наверху в лучах его кувыркались белки, их хвосты казались прозрачными на фоне неба. А внизу было сумрачно, ели протягивали свои оголенные ветви, словно пальцы лешего, хватали за одежду; во мху гнили обросшие плесневыми грибами упавшие стволы. Редкие звуки: треск сучьев, шум ветра на верхушках деревьев, плеск лужицы, куда шлепнулась лягушка, – только подчеркивали тишину.
Я не раз присаживался, чтобы послушать тишину, посмотреть, как суетятся муравьи, как жучки хоронятся в трещинах сосновой коры…
И мысли мои неторопливо плели кружевную паутину. О чем я думал? Как обычно, о камнях и искателях камней. О Гордееве, его планах
Ларькино было перевалом в моей жизни, не самым главным перевалом. Но я взобрался сюда и остановился, чтобы оглядеть пройденный путь и предстоящий. До сих пор у меня не было времени оглядываться.
2
Иван Сидорович охотно сопровождал меня. Хотя поврежденная нога у него не совсем зажила, он ходил быстрее и меньше уставал, чем я. Но больше всего меня поражала его удивительная способность находить дорогу в тайге. Компас был для него ненужной игрушкой. В любом месте Иван Сидорович указывал страны света и направление на Ларькино. Для проверки я вертел его, завязав ему глаза. Иван Сидорович, ни секунды не задумываясь, вытягивал руку и говорил: «Вот север».
«Как же ты находишь?» – удивлялся я. Старик отвечал: «Умом».
«Научи меня!» – просил я. Он говорил о солнце, о ветвях, которые тянутся на юг, о годовых кольцах – все приметы общеизвестные. Право, с их помощью нельзя было объяснить работу загадочного компаса, который прятался у него в голове.
Много лет спустя я вспомнил Ивана Сидоровича в цирке, глядя на удивительную пляску канатоходцев. Люди прыгали на канате, делали сальто, перескакивали с плеч на плечи. Для нас, зрителей, это казалось чудом, никто из нас не простоял бы на канате и полминуты. Как же циркачи достигали таких чудес? Только упражняя присущее человеку чувство равновесия. Мне думается, что у человека есть и чувство направления, которое у нас, горожан, атрофировалось, а Иван Сидорович, с детства упражняя его в тайге, достиг совершенства. Иных объяснений не вижу. Пусть медики меня поправят.
Иван Сидорович был немногословен, но не молчалив. Говорил образно, иногда очень удачно. Тимофею он сказал: «У тебя голова топится по-черному». Это значило: «Неумный ты человек, бестолковый! Не мысли у тебя, а копоть, не рассуждения, а дым. Чад, угар, сам не разберешься!»
Чаще Иван Сидорович сравнивал людей с лесными жителями. Глеба назвал бобром – это была высшая похвала. Про Левушку сказал: «Это белка». И пояснил: «Белка зверь обстоятельный, запасливый. Гляди, как Лев слушает, словно орехи собирает. Найдет и в нору несет, чтобы разгрызть и про запас отложить». А Николай не понравился Ивану Сидоровичу. «Глухарь, – сказал он. – Перья распушил, глаза зажмурил и поет. Другим слушать тошно, а он знай заливается».
Николай и правда любил разглагольствовать, но, по-моему, характеристика получилась односторонней. Я поспорил с Иваном Сидоровичем. Он не согласился:
– Не признаю я этой моды: на половину так себе, на половину ничего себе. В тайге уж если зверь подлый, так он до конца подлый, а если благородный – до конца благородный. И в людях то же вижу.
3
Иван Сидорович поселился в Ларькине, когда ему было восемнадцать лет.
До той поры он жил в Старосельцеве. Но ружей было все больше, а зверя все меньше. Многие поговаривали о выселении, а пуще всех Ларион.
Ларион-то и подбил Ивана. Нельзя сказать, чтобы были они большими друзьями, но Ларион знал, кого выбирать в товарищи. Иван уже тогда был лучшим ходоком и лучшим стрелком. Переселиться было легко: взяли ружья, патроны, топоры, котомки и айда! Срубили избы на новом месте, появилась новая деревня – Ларькино. По Лариону ее назвали, потому что в низовья за товарами он ездил – торговаться умел хитрее.
Прожили год, понравилось. Места нехоженые, зверь непуганый. Уток тучи. На охоту ходили вместе. Правда, Ларион с хитрецой: посадит Ивана грести, а сам на носу с ружьем. Добыча-то пополам, но ему почет больше и занятие легче, а Иван с трудом не считался.
И меха добывали. Оделись, обзавелись хозяйством. И надумали жениться.
Народу на Лосьве тогда было еще меньше, чем сейчас, – человек сто на всей реке. На сто жителей пять – шесть невест, все наперечет. Стали друзья выбирать и столкнулись: оба посватались к одной.
Ларион полагал, что Иван – простак, его нетрудно обойти. Он старался высмеять соперника, поставить его в глупое положение. Но Иван оказался не так прост: говорил немного, да веско. Ларион расписывает свои охотничьи успехи, а Иван слушает, слушает, да и скажет: «Давай стрелять, у кого глаз зорче». Ларион полчаса говорит, как Иван неуклюж да как смешон. А Иван возьмет да скажет: «Давай поборемся, кто из нас лопатками пыль оботрет». И выясняется, что Ларион – пустослов, а Иван молчит, да дело знает. И к осени, когда на Лосьве играют свадьбы, Иван срубил новую избу и привел в нее хозяйку, а Ларион в старой избе остался бобылем.
В большом городе люди растворяются, обиженный и обидчик расходятся, не мозолят друг другу глаза. В Ларькине было всего три человека. Они сталкивались ежеминутно. Возможно, Ларион позволял себе вольные слова. Во всяком случае, месяца через два после свадьбы Иван Сидорович пришел к Лариону:
«С предупреждением к тебе, Ларька. Выбирай одно: либо женись, либо уходи отсюда. А не женишься, пришибу я тебя, чтобы Пелагее не докучал».
Ларион предпочел жениться.
С годами ревность остыла, превратилась в недоброжелательство. Охотились вместе, вместе ловили рыбу, но друг друга обвиняли в порче ловушек и даже в поджогах. Ларион иной раз навещал соседей. Иван Сидорович даже в избу его не входил.
Я уговаривал его не раздувать старой вражды. Из уважения ко мне он зашел к Лариону, молча посидел минут пять на лавке. А выйдя, сказал:
– Нет у человека настоящей прямизны в душе. Лесной зверь тверже. С самого начала нарушил я лесной закон – позволил Ларьке рядом жить.
4
Тот же Иван Сидорович помог мне сделать важное открытие.
Деревня стояла на серо-желтом девонском песчанике, и все берега Лосьвы были сложены серо-желтым песчаником. Слои лежали плоско. По Маринову, мой участок приходился на середину ступени, край проходил где-то в стороне на участках Левушки, Глеба и Николая. Там, отнюдь не у меня, можно было искать нефтеносные купола.
Низменная, болотистая равнина, окружавшая Ларькино, скрывала от глаз коренные породы. И я спросил Ивана Сидоровича, нет ли на притоках Лосьвы или на ближайших речках крутых оврагов.
– Есть, – сказал Иван Сидорович, поразмыслив. – У Красного болота овраг. Верст пятнадцать отселе. Во туда. – Он показал на восток.
– Почему же оно Красное – это болото?
– Испокон веков так называют. Вода в нем красная, стало быть. И в овраге камень красный.
Девонские песчаники были серо-желтые; каменноугольные известняки – белые с полосками. Что такое красные камни? Их стоило посмотреть, хотя лежали они далеко от Ларькина; пожалуй, даже на участке Николая, не на моем.