Куприн: Возмутитель спокойствия
Шрифт:
Стихийную и бурную радость горожан революционные партии быстро и умело направили в нужное русло: митинг, а потом огромная толпа подошла к городской тюрьме с требованием немедленного освобождения политических заключенных. Когда митингующие стали напирать на ворота, охрана открыла по ним огонь. Погибли люди.
Весь следующий день Севастополь роптал, а 20 октября торжественно хоронил убитых. Многотысячная толпа на кладбище была потрясена пламенной речью лейтенанта Шмидта, приносившего клятву памяти погибших: «Клянемся им в том, что мы никогда не уступим никому ни единой пяди завоеванных нами человеческих прав!» «Клянемся!» — вторила толпа. «Клянемся им в том, что всю работу, всю душу, самую жизнь мы положим за сохранение нашей свободы!» — «Клянемся!»
Эти новости Куприн должен был прочитать в том же «Крымском вестнике». Вместе со многими наверняка негодовал, узнав
Столичная пресса, получаемая из-за забастовки с большим опозданием, порадовала Куприна новой газетой «Новая жизнь», в которой он смог прочитать горьковский цикл «Заметки о мещанстве» [176] . Думаем, Александр Иванович знал, что это большевистская газета и что Горький руководит в ней литературно-художественным отделом. Репортером там пристроился его прошлогодний балаклавский знакомец Вася Раппопорт-Регинин, который потом расскажет, что работал бок о бок с создателем большевистской партии Владимиром Ильичом Ульяновым, Лениным [177] .
176
См.: Новая жизнь. 1905. № 1, 4, 12, 18.
177
См: Регинин В. Редактирует Ильич // Рабоче-крестьянский корреспондент [Москва]. 1967. № 4. С. 22–26. Ленин прибыл в Россию в ноябре 1905 года; участвовал в руководстве газетой с девятого номера.
Вряд ли, конечно, Куприн жил одной политикой, у него было много других дел. Больших забот требовал купленный участок, где он высаживал плодовые деревья, задумал разбить виноградник. Ежедневно нужно было контролировать рабочих, которые взрывали скалу, выравнивали площадки под посадку. Вместе с тем он узнавал из газет, что Шмидта освободили, читал его телеграмму «Спасибо, товарищи, я снова в ваших славных рядах». Читал, что Чухнин, устав разбирать дела об оскорблениях офицеров флота гражданским населением, пригрозил, что офицерам разрешат прибегать к оружию, а виновные в оскорблении будут арестованы или оштрафованы на значительные суммы. А потом — началось.
Одиннадцатого ноября 1905-го газеты и слухи принесли вести о том, что на Корабельной стороне Севастополя, во флотских казармах, во время митинга произошло столкновение между матросами и офицерами. В результате были ранены контр-адмирал Писаревский и штабс-капитан Штейн (через несколько часов умерший). Восставшие избрали тут же в казармах Совет матросских, солдатских и рабочих депутатов, приступивший к разработке плана дальнейших действий. Экипажи некоторых боевых кораблей поддержали Совет; лидировал в этом новейший и мощнейший крейсер Черноморского флота «Очаков». Для командования восставшей эскадрой нужен был боевой офицер — пригласили Шмидта. 14 ноября он прибыл на «Очаков»; на крейсере были подняты красный флаг и вымпел командующего флотом. К этому времени Севастополь уже был объявлен на осадном положении. Для усмирения бунта прибывали верные правительству войска...
На следующий день разыгралась трагедия.
Куприн рассказывал в очерке «Севастопольские события» [19*] (1905), что 15 ноября, услышав какие-то далекие залпы, они в Балаклаве решили, что прибыла очередная делегация на празднование 50-летия обороны Севастополя. На самом деле это были первые залпы расстрела восставших, прозвучавшие в 15 часов 20 минут. Через два часа все было кончено. И все это время Александр Иванович, узнав о случившемся от извозчиков, пытался выехать в Севастополь. Наконец удалось.
19*
Такое заглавие очерк имел при первой публикации в петербургской газете «Наша жизнь» (1905. № 348. 1 декабря). В сокращенном виде под названием «События в Севастополе» переиздавался в «Календаре русской революции» (1907), составленном В. Л. Бурцевым и выпущенном издательством «Шиповник» (тираж был уничтожен по постановлению Петербургского окружного суда). В 1917 году Бурцев переиздал календарь под тем же названием, но очерк
Добирался долго: шоссе было запружено колясками, повозками, телегами. Перепуганное население спасалось.
— Что в Севастополе? — кричал им Куприн.
Извозчики, обычно разговорчивые, отвечали неохотно и кратко:
— Пальба идет.
— Там все друг друга постреляли.
— Поезжайте, сами увидите.
Уже стемнело, и, спускаясь к городу, Александр Иванович видел в небе лучи прожекторов. И вот — апокалиптическая картина:
«С Приморского бульвара вид на узкую и длинную бухту, обнесенную каменным парапетом. Посредине бухты огромный костер, от которого слепнут глаза и вода кажется черной, как чернила. Три четверти гигантского крейсера — сплошное пламя. <...> Когда пламя пожара вспыхивает ярче, мы видим, как на бронированной башне крейсера, на круглом высоком балкончике, вдруг выделяются маленькие черные человеческие фигуры. До них полторы версты, но глаз видит их ясно.
Я должен говорить о себе. Мне приходилось в моей жизни видеть ужасные, потрясающие, отвратительные события. Некоторые из них я могу припомнить лишь с трудом. Но никогда, вероятно, до самой смерти, не забуду я этой черной воды и этого последнего слова техники, осужденного вместе с сотнями человеческих жизней на смерть сумасбродной волей одного человека» («Севастопольские события»).
Под «одним человеком» Куприн подразумевал адмирала Чухнина. Он позволил себе и более смелое высказывание: «Это тот самый адмирал Чухнин, который некогда входил в иностранные порты с повешенными матросами, болтавшимися на ноке». Откуда Александр Иванович это взял? Не важно. В репортаже главное не правда, а выражение причастности к событиям. Писатель, пропустивший сам расстрел, интервьюировал свидетелей: «Тут в толпе многое узналось о том, что в начале пожара предлагали “Очакову” шлюпки, но что матросы отказались. О том, что по катеру с ранеными, отвалившему от “Очакова”, стреляли картечью. Что бросавшихся вплавь расстреливали пулеметами. Что людей, карабкавшихся на берег, солдаты приканчивали штыками. Последнему я не верю: солдаты были слишком потрясены, чтобы сделать и эту подлость».
Сын Петра Шмидта Евгений тем не менее подтверждал то, что рассказали Куприну. Он был с отцом на горящем «Очакове» и позже вспоминал: «Повстанцы бросались в воду, лезли в трюмы, на ванты... В воде их продолжали беспощадно расстреливать из орудий и пулеметов; кому чудом удавалось доплыть до берега, того приканчивали солдаты карательного отряда, расположенные длинной цепью. <...> Цепь... расставленная... по берегу, принимала на штыки каждого подплывавшего матроса... публика, наблюдавшая за ходом трагедии с Приморского бульвара, поспешила на помощь погибавшим повстанцам и там, где представлялось возможным, укрывала матросов от разъяренных солдат» [178] .
178
Шмидт-Очаковский Е. Лейтенант Шмидт («Красный адмирал»). Воспоминания сына. Одесса: КП ОГТ, 2006. С. 163.
А вот Куприн пишет, что солдатики Литовского полка, которых он видел, были жалкие, перепуганные, твердившие: «Господи, Боже мой, Господи, Боже мой».
И, конечно, автор «Поединка» не забыл о своей главной мишени: «...подходит офицер, большой, упитанный, жирный человек. <...> Это все происходит среди тревожной ночи, освещенной электрическим светом прожекторов и пламенем умирающего корабля.
— Это еще что-о, братцы! А вот, когда дойдет до носа — там у них крюйт-камера, это где порох сложен — вот тогда здорово бабахнет...
<...> Солдаты повернулись к нему спиной».
Куприн приехал, когда все уже было кончено, и тем не менее его свидетельство очень ценно. Всей правды о событиях 1905 года мы не знаем до сих пор. К тому же Севастополю, первую оборону которого запечатлел Лев Толстой, снова удалось привлечь внимание большого мастера слова. И так же, как Толстой после севастопольской трагедии передумал быть военным, Куприн, нам кажется, передумал быть революционером. Кровь быстро приводит в чувство.
Дальнейшее, по воспоминаниям Аспиза, — оживший приключенческий роман. Вернувшись из Севастополя поздним вечером, Александр Иванович не мог уснуть и встретил таких же бессонных и озабоченных Аспиза и библиотекаршу Левенсон.