Курбан-роман
Шрифт:
Давно известно, что уныние – страшный грех. Но каждый раз, впадая в уныние, ты вновь и вновь понимаешь, насколько это страшно и плохо. То есть подтверждаешь данную аксиому. Так же и с жизнью. Все уже написано, и нам только остается собирать готовую картину мира из отдельных событий и ощущений, как разбитую на пазлы мозаику.
Усугубляло положение то, что в тот раз я ночевал на вокзале. В месте, которое предполагает дорогу в неизведанное. Дает надежду, вызывает особое радостное и тревожное чувство. А тут все уже заранее решено. Даже неинтересно. Люди собираются. Строят планы, пытаются изменить свою жизнь – и все без толку.
Дальше книгу я отказался читать наотрез. Не хотел знать, что со мной будет. А еще очень боялся плохого конца. На экзамен тоже решил не ходить. Лучше неведение, чем знание своей судьбы. Решив так, я положил книгу о жестоких приключениях в кожаном мягком переплете себе под голову.
Но спать мне не давали милиционеры постоянными проверками. К тому же они открыли фрамуги огромных окон, и ветер, словно ядреный веник в душной бане, то и дело хлестал меня по щекам. Лежать было ужасно неудобно. Болели и ребра, и ягодицы. Но идти было некуда. Я словно был привязан к мачте, чтобы во время шторма наблюдать за бессмысленным, но опасным барахтаньем судна. Я зажмуривал глаза, но заснуть не давало внутреннее смятение. Буря то и дело толкала меня на рифы отчаяния.
Пару раз я вставал, чтобы в привокзальном буфете выпить горячего чаю.
– Что будет? Что будет с ними? – сонно шептал я, пытаясь согреться. – Я просто не имею права провалиться. Проиграть свою жизнь. Потерять все сразу.
И почему эти несчастья свалились именно на мою голову? Нет, такого не бывает. Бред какой-то. В чем я так провинился? И как искупить свою вину?
Упасть в ноги, молить о пощаде, думал я под утро в полусне. Ползать в пыли, рассказать все как есть. Но в глубине души ползать в пыли мне не хотелось, уж лучше остаться независимым бродягой, чем всю жизнь унижаться перед начальством. Так, гордыня не дала мне проснуться, и я проспал назначенное время экзамена.
Утром в пятницу, в день переэкзаменовки, понимая, что безнадежно опоздал, я в обрезанных старых джинсах и кроссовках развязной походочкой, не спеша двигался к университету. Приняв половинчатое решение, я хотел взглянуть в глаза странному человеку, которого уже стал опасаться. Ведь с тех пор, как у меня появилась книга судьбы, моя жизнь начала разрушаться, а, говоря по-другому, складываться по книге со стремительной скоростью. Я даже не буду рыпаться, я лишь верну ему то, что мне не принадлежит: на, мол, забери. И подавись!
Когда я поднялся на кафедру узнать о профессоре логистики, лаборантка растерянно заметила: уже ушел.
– А вы тот самый Туарегов?
– Да.
– Ну и влипли же вы. Доктор с коллегами уже уехал в порт. У них симпозиум в Венеции. Теперь вам нужно готовиться к аттестационной комиссии. Выучить все до единого слова. Впрочем, это вряд ли вас спасет.
– Знаю, – ответил я, воспринимая все случившееся как очередное подтверждение, как знак. Но перед тем как распрощаться с милой сердцу кафедрой, я спросил у девушки: – А правду говорят, что профессор живет один, без семьи?
– Да, он нелюдим, – сказала лаборантка, – это правда.
В квартиру к Мавру я шел не спеша, чтобы быть уверенным: доктор уже точно отчалил от берегов. И никто не сможет мне помешать
Я помнил, что дверь логова профессора хлипкая. Замки не надежны. Сигнализации никакой. Это я странным образом успел разглядеть в первый свой приход. И вот теперь мне не составило труда сорвать дверь с петель, навалившись на нее всей тяжестью тела.
Ароматы мускусной старины ударили мне в нос, как только я переступил запретный порог. Такого количества антикварных вещей, старинных книг и рукописей, коллекции кальянов и картин в стиле венецианских мастеров мне и во сне не могло присниться. Не дом, а музей с табакерками, рубка с рубиновыми украшениями, трюм, полный сказочных сокровищ, пещера Али-Бабы, галерея антиквариата.
Здесь было все. Янтарные табакерки, отполированные, казалось, самой природой, морем, с его приливами и отливами, светом солнца и луны. Изящные ящики из-под сигар и пряностей. В ящиках – золоченые шкатулки, в шкатулках – инкрустированные коробочки, в коробочках – серебряная фольга, в фольге – самый драгоценный товар торговцев: табак и корица, за которыми столько человеческих жизней и страданий… И все это словно поднято со дна морского, захвачено с разграбленных и потопленных кораблей. Модели фрегатов ручной работы в бутылках, словно стекло – захлестнувшая их и застывшая волна. И книги, книги, описывающие злодеяния человеческие и подвиги духа с триумфом высоких чувств… а между стеллажами на свободных пространствах стен развешаны ятаганы и сабли, мушкеты и кремневые ружья.
Я даже взял одну из змеевидных (или огненноподобных) сабель, чтобы понять, настоящая ли она, хорошо ли заточена. Потрогав остроту лезвия и крепость дамасской стали, я решил потрогать и плоть золота, которое было везде: на глобусах, на рукоятях сабель, на секретерах, на инкрустированных чашах, на тисненых книгах – словно лишний раз напоминая о слабости человеческой.
И ища подтверждения этой слабости, я прикасался к коже старинных переплетов. Не человеческая ли она – такая нежная и шелковистая? И вдруг я заметил на стенах залы среди множества барометров несколько старинных часов. Взглянув на них, я так и обмер с саблей в руках, ибо все они показывали отраженный в стеклянной крышке человеческий лик. Почувствовав неладное, я оглянулся и увидел Мавра. Никуда он, оказывается, не уехал. А все это время скрывался в потайной комнате и, возможно, наблюдал за мной через потайное отверстие.
– А, это вы, – сделал шаг мне навстречу Мавр. – Я предполагал, что вы придете. Только не так рано. Вы оказались намного смелее, чем я думал.
– Скорее покорней и сломленней, – заметил я, – потому что мне нечего терять.
– Намерения не важны. Важны действия, – заметил Мавр, – надеюсь, вы не будете отрицать, что вас уже посетила мысль набрать побольше золота. И с его помощью откупиться от преследователей или бежать на Канары.
– Это потому, что в книге, которую вы мне подсунули, написано, что ученик медресе, пустившись во все тяжкие, начал грабить? – спросил я.