Курение мака
Шрифт:
Крик боли становится прославлением жизни. Затяжка, выдох.
Шших. Морщинистая рука перевернула листок. Да, но сборщики кто? В какой подворотне, в какой крысиной дыре можно встретить продавца, что украдкой продаст вам пакетик застывшей любви? Можно ли на этом заработать? А если всех подсадить? Человечество в муках за ночь прольется таким количеством сока, что наутро сказочным бандитам, спрятавшим лица под капюшонами, останется лишь соскрести все это с простыней. Только всех подсадить, весь мир. И название зелью придумать. Любовь.
Я любил Шейлу,
«Не плачь, папа, не плачь!» Это Чарли. Она расцепляет мои пальцы, сомкнувшиеся вокруг трубки. Где-то шуршит листок. Шших. «Пожалуйста, не плачь! Я не могу видеть, как ты плачешь! Я не могу это вынести!» – «Я плачу?» Вот еще! Мне совсем не было грустно. Ни чуточки. По правде говоря, мне было все равно. Я видел, как мир течет жемчужно-зеленой рекой под рассеянным желтым светом, и меня это не волновало. И слез не было, это был млечный сок маковых головок.
Я вспомнил то время, когда Чарли была совсем маленькой и плакала по пустякам, а я, чтобы она успокоилась, тоже начинал хныкать, и достаточно громко. Может, это и не самая хорошая методика, но срабатывала. Вид собственного отца, который давится в притворных рыданиях, отрезвлял ее, заставлял и на себя взглянуть по-другому. Похоже, и сейчас так случилось.
Каким-то образом я смог выйти из круга наших забот и бедствий. По правде говоря, я как-то от них отрешился. Больше не думал о том, зачем курю опиум.
То есть я помнил, что это как-то связано с Чарли, но все это отошло на задний план. Кроме того, в хижине были другие люди, много людей, и их вид мне не нравился. Некоторые из этих людей походили на насекомых. Один присосался к щиколотке Чарли. Я его взглядом убил. Я мог кого хочешь взглядом пополам разорвать. Кровосос дернулся и застыл, а я от смеха закашлялся, и Мик начал хлопать меня по спине, пока приступ кашля не прошел. – Хватит, – шептал он. – Хватит.
Я не собирался его слушать и потянулся за следующей трубкой. Глаза Набао были сладкими и черными.
Она положила на стол еще один сухой лист.
Чарли что-то говорила мне, я не слышал, но видел, как слова текут у нее с губ тонкой ленточкой, испещренной письменами, завиваясь в воздухе. Я пробовал читать слова, но никак не мог сложить их вместе: «Почтальон, почесть, почту, почем, почуять, почуешь, почуял, почудиться, почему…»
И Фил туда же. Его слова жужжали готическими буквами, черным роем метались по хижине. «И пойди в землю Мория, и Господь усмотрит себе агнца, и не пожалей сына твоего, единственного твоего…»
Душный, дымный, слоистый воздух наполнился массой слипшихся бессмысленных слов.
Рука перевернула сухой листок.
Я хотел узнать, ведется ли счет. Я стоял на маковом поле и Повелитель Мака ответил: «Не было случая, чтобы мы сбивались».
Он был похож на Кьема, хотя выше ростом, метра два наверное, и худой. На плаще у него были вышиты красные, лиловые и белые маки, крупные и жесткие, а лицо как потемневшая морщинистая маковая головка. От него пахло дымом, и у меня уже начала кружиться голова. На ногах у него было по десять пальцев, глубоко увязших в потрескавшейся красной земле.
Я заметил Фила на вершине холма. Он бежал, бежал вниз через маки, ревел и на бегу сдирал с себя рубашку. Я как будто видел это в замедленной съемке, пока он пробегал мимо. Потом он скрылся за холмом.
Его поведение было неуместно, я смутился. Повелитель Мака смотрел на меня, как будто я должен сказать, а я не знал что и спросил: «Урожайный выдался год?» Глупо прозвучало, но больше ничего в голову не приходило.
Его насмешил мой вопрос. «Теоретически», – ответил он. Мне тоже стало смешно. И мы долго от души хохотали, я и Повелитель Мака.
Татуировка у меня на руке прямо сверкала, так что у меня было чем гордиться.
– Можно мне ее забрать? – спросил я его. – Ты ведь знаешь, я ее люблю.
– Это не аргумент, – сказал он, – но я спрошу у сестры.
– У сестры?
Он плавно поднял похожий на маковую головку палец к небу:
– У Луны.
– Понятно. А ты можешь взять меня вместо Чарли? – предложил я от чистого сердца.
– Не хотелось бы тебя огорчать, – он повернулся ко мне, и я заметил, что глаза его увлажнились, – но ты не вполне годишься.
И тогда я заметил, что он плачет. Густые, белесые слезы текли по его кожистому лицу. Потрясающее было зрелище. Я почувствовал, что он стыдится своей слабости, и уже собирался спросить, что он имел в виду, говоря, что я не вполне гожусь. Возможно, он думал, что Чарли из-за этого здесь и застряла?
Что это я виноват? Что я только о себе и думаю, в том смысле, который в это и Чарли вкладывала, и Фил? Он что, тоже так считает? Я-то, наоборот, только о них и думал. Отец, он ведь как маковая головка. Каждый день у меня появлялся свежий надрез и проступала моя любовь к ним, и они не отступали от меня ни на шаг. А потом я почувствовал, что они уходят, испугался, что, чего доброго, не вернутся, и сок перестал течь.
Это тяжело, хотел я сказать Повелителю Мака. Очень тяжело. Они оказываются у тебя в ладонях беззащитные, розоватые, как хрупкие ракушки со дна темного, бесконечного моря, – мелочь, одним словом. Но прежде чем ты успел выкурить трубку, смотришь, а они уже выросли. Я ведь их толком и научить ничему не успел. А я хочу их учить, потому что мне нужно, чтобы во мне нуждались.
Но мне так и не удалось поделиться этим с Повелителем Мака, потому что я снова оказался в хижине. Фил в углу на коленях, без рубашки, читал молитвы. Мик пытливо меня разглядывал. Потом Чарли подняла крик и ударила в грудь, но я ничего не чувствовал, как будто это она не меня бьет, а кого-то другого. Мик с Набао оттащили ее от меня, при этом, насколько помню, я что-то ясно и доходчиво объяснял.