Курьер из Гамбурга
Шрифт:
Что делать? Таких с помощью дворни не выгонишь. Мало того что у господина шпага у бедра висит, так он еще и тростью офицерской запасся. Дворецкий опять потащился с докладом.
Соседи, говоришь? Может, их дурища Марья прислала? Бестолковая курица, вот ведь взяла волю, ведет себя, словно барыня. Ипполит Иванович нехотя сполз с постели. В камзол облачаться не стал. Не великие персоны, деревню в Петербурге не зазорно и в халате принимать.
А дальше состоялась встреча. Первым, на кого опекун обратил внимание, был офицер в парадном облачении: василькового цвета кафтан, золотой погон на плече, штиблеты черной кожи ярко начищены и пуговки на них меленькие, аккуратные, словно гвоздиками прибиты. Нет, что ни говори, а армия, это красиво! Сам он партикулярный человек, никогда не служил, но к военным относится с полным уважением. У них особая походка, стать, и голова посажена эдак стройно, словно на римских мраморах.
– Я вас слушаю, – вежливо обратился он к Кокошкину.
И тут его взгляд упал на юную даму. Обидно сказать, но никакого шока у Ипполита Ивановича не случилось и ужаса он не испытал, только навалилась на него вдруг смертная тоска. В глубине души у него всегда были подозрения относительно смерти Глафиры. Что-то здесь не так. Глупая история про самоубийство совершенно не соответствует характеру строптивой девицы. Еще в убийство он мог поверить, но откуда взяться в их глухомани лихому человеку? И трупа он не видел. А Марья хоть и практична, но глупа и труслива. Смерть Глафиры всех устраивала, а самого Ипполита Ивановича тем более.
Глафира была явно разочарована, что появление ее не произвело должного эффекта. Дева ждала, что Ипполит Иванович бухнется в обморок, в крайнем случае замашет руками, а именно так на сцене представляют встречу с ожившими мертвецами, пытаясь прогнать их от себя, а опекун осклабился, обнажил в улыбке акульи зубы и с выражением восторга выпалил.
– Глафира, ты ли это? Я всегда подозревал, что слухи о твоей смерти чья-то ложь или выдумка! Я верил, верил! Девочка моя, дай я тебя обойму. Каких только чудес не бывает на свете!
Объятия были краткими. Степан решительно прервал все изъявления восторга, заявив, что, де, он с супругой нанес визит, поскольку желает вступить в права наследства.
– О, конечно, мы завтра же начнем это дело!
Ипполит Иванович засуетился, велел подать кофею, а если желаете, китайского чаю и еще печенья сдобного, отличное печенье готовит его повар-француз. А вообще-то и ужин близко. Может, и отужинаем вместе и бокалом славного вина отпразднуем воскрешение, ха-ха-ха, новоявленной Глафиры Кокошкиной? Ипполит Иванович был уверен, что молодые от ужина откажутся, но не тут-то было. За ужином деловой разговор возобновился. Опекун все время сворачивал в какие-то дали, принимался живописать прекрасную Венецию и величественный Рим, но молодая чета упорно возвращала разговор в практическое русло.
– Следовательно, как я вас понял, усадьба Вешенки есть собственность моей жены? – вопрошал Степан. – Это для нас полная неожиданность.
– Да, да, и хозяйство находится в отличном состоянии.
– И каким количеством душ, позвольте вас спросить, располагает моя жена?
Этого опекун точно не помнил, надо бы свериться с бумагами в опекунском совете. Сейчас он не совсем здоров, но послезавтра они туда отправятся все вместе. В Совете будут предоставлены все бумаги, также сведения о наличности.
– В смысле – живые деньги?
Именно! Правда, точно суммы Ипполит Иванович не помнит. И потом, вы должны понять, что были значительные издержки на содержание и воспитание юной Глафиры. Но мы все выясним, пересчитаем до последней копейки. Правда, дело это долгое и муторное. Но ведь мы никуда не торопимся? Вот встану на ноги, и все приведем в порядок.
Уже прощаясь, часов десять вечера было, не меньше, Степан положил руки на плечо опекуна. Жест был не светским, а дружественным, почти родственным, и тем неожиданнее позвучали последующие за ним слова:
– Мы приедем к вам завтра утром. Вдвоем. Если не застанем вас на месте, то останемся жить в вашем дому. И не приведи вас Господь до передачи собственности Глафиры бежать за границу. Вот вам мое честное слово, я вас там найду и убью, – правая рука переместилась на эфес шпаги.
Нельзя понять было, всерьез говорит Степан или только пугает. Опекун выскользнул из трудной ситуации, сделав вид, что молодой человек шутит.
– Что уж эдак сразу-то – убью?! Ха-ха-ха! Я жду вас завтра. Отлично, господа! Глафира, девочка моя, ты отлично выглядишь!
Однако в глубине души Ипполит Иванович сразу поверил угрозе, и ямочки на щеках Степана его не обманули, потому что у бравого офицера время от времени появлялась жесткая продольная морщинка меж бровей, а она ничего хорошего не сулила. И потом, эти крестьянские руки с широким веснусчатым запястьем! Зачем им шпага, если один удар кулака может пресечь хрупкую человеческую жизнь.
Не будем затруднять читателя описанием длительной тяжбы, которая затянулась на многие годы и прервалась только со смертью Ипполита Ивановича. Выяснилось, что Глафира была обладательницей не только Вешенок, но еще нескольких деревень, разбросанных по разным губерниям. Сыскалась даже усадьба вблизи Москвы, земли тощие, пейзане бездельники, но барский дом вполне справный, окна только в мезонине вставить, трубы печные почистить, крыльцо починить, и можно жить. Но все это пустые слова, потому что жить в этих усадьбах было нельзя, опекун их давно заложил, и требовалась немалая сумма денег, чтобы выкупить их у государства. Живые, завещанные Глафире деньги, были давно потрачены. Еще в завещании упоминались брильянты и прочие украшения, но Ипполит Иванович клялся, что все эти «побрякушки» всего лишь подарки матери Глафиры – незабвенной Гретхен, и она увезла их с собой.
Степан время от времени уговаривал жену прекратить тяжбу, но Глафира упорно твердила – нет! Видно, много у нее накопилось обид, и она изыскивала способы, чтобы заставить опекуна расстаться с драгоценными итальянскими полотнами и буквально по капле возвращать украденное наследство. Помощь Бецкого в этом деле безусловно пригодилась, правда, старался он не в убыток себе. Иван Иванович оказывал давление на Ипполита Ивановича, пугал его уголовным делом, и сам же скупал у последнего картины, шпалеры, мрамора и прочее. Цену Бецкий назначал сам. Не скажешь, что он ее ополовинивал, но «восстанавливал справедливость» он с большой выгодой для себя.
Еще добавлю, что несмотря на эти неурядицы, жизнь молодой четы была вполне счастливой. Степан не ушел в отставку, и первое время Глафира делила с ним тяготы армейской службы. Вблизи казарм снимался дом, жизнь была беспечной и веселой. Все мы были молоды. Но и на чистое небо набегают облака, и грозы случаются. Иногда у Кокошкиных такие ссоры были, что только держись. Глафира жаловалась мужу, что гарнизонные дамы считают ее гордячкой, не могут простить ей любовь к печатному слову, а сами, дуры, даже газет не читают. И вообще она ради Степана загубила свой талант. Ее удел – театральные подмостки. Она могла бы быть Федрой, королевой Макбет или субреткой в «Попранной невинности», а вместо этого обрекла себя на «прозябание в забытых Богом местах». Степан иногда отмалчивался, но чаще кричал в ответ, что отпускает ее на все четыре стороны. Потом целовались, мирились, и жизнь текла своим чередом. Вернуться в Вешенки на постоянное житье Глафиру заставило рождение первенца. Марья Викторовна вынуждена была соскользнуть с трона хозяйки на должность экономки, и справлялась со своими обязанностями очень неплохо.