Шрифт:
ГЛАВА 1. О странной старухе, о хвором лесу, о чудесах – коими он полон, и о тварях, населяющих его.
Отъехав на края поляны, подальше от полусгнившего сруба, венды остановились и еще раз глянули на чудную могилу. О том, что так хоронят ушедших, они и слыхом не слыхивали.
– Я знаю, что некоторые народы своих покойников на деревьях подвешивают. Или на помосты кладут, их тоже на деревьях делают… – морща лоб вспоминал Любомысл. – Сжигают не везде. В иных странах в горах оставляют, чтобы
– А теперь услышишь… – раздался из ближних кустов старческий шипящий голос.
От неожиданности венды вздрогнули. Ведь вокруг поляны только что никого не было! Они в этом твердо уверены! Они же охотники! Лесная мышь в норке запищит – и то сразу узнают, под каким деревом у нее жилье! А тут… Кто смог так тихо подкрасться!..
Прозор и Борко выхватили мечи. Милован спешно тащил из налучья лук, а тот будто прилип и никак не хотел вылезать!
Лишь Любомысл и княжич ничего не успели сделать. Они даже не шевельнулись и сидели в седлах как истуканы. Им не хватало проворства, которым обладали те, кто родился и всю жизнь провел в лесу. Проворства – которое в крови их спутников!
Венды были ошарашены невесть откуда раздавшимся голосом…
Скрипучий старческий голос внес в их сердца сумятицу и заставил вздрогнуть даже предводителя – бесстрашного дружинника Прозора. Да это и понятно: тяжелые и страшные события последних суток отразились и на нем, не говоря уж о молодых дружинниках Борко и Миловане, и, тем более, о старике Любомысле и маленьком княжиче Добромиле.
Они оказались в неведомом мире, за туманом, именуемым Радужный Путь; спустились с горы в лес, деревья которого сплошь и рядом покрыты серым, будто пыль налетом; чудом избегли встречи со страшенными ящерами, коими предводительствовали колдуны в черных балахонах и тут на тебе!
Приключения не заканчивались. Только отъехали от диковинной могилы – рассохшегося маленького сруба, стоящего на большом пне – как из кустов раздался этот неожиданный страшноватый голос.
Кто смог подкрасться к ним так близко и остаться незамеченным? Не иначе как тут скрывается какое-то колдовство! Ведь в лесу – пусть он даже такой хворый как этот, что окружает их сейчас, – им нет равных!
Они охотники, и загодя чуют, какими тропками будет красться любой зверь. А уж о людях и говорить нечего – они ходят по лесу шумно! Но сейчас, перед тем как их окликнул этот скрипучий голос, они не слышали даже шороха.
Прозор даже был уверен, что округ поляны со срубом не шелохнулась ни одна веточка, не пригнулась ни одна травинка.
А вот гляди ж ты! Кто-то сумел к ним подкрасться и внезапно себя объявить.
– Вы бы свои мечи опустили-то, добры молодцы, – снова прозвучал все тот же скрипучий старческий голос. – Да и ты, отважный, с луком-то своим не шибко балуй! А то выскочит невзначай из налучи, не удержишь и зашибешь старую ненароком.
Это говорилось Миловану. Молодец все тянул из чехла лук, а тот застрял, словно сросся с ним! Борко здоровой рукой пытался выдернуть меч, но тот никак не хотел вылезать из ножен, твердая кожа словно прилипла к булатной стали.
А у всегда сильного и ловкого Прозора будто бы застыли все мышцы. Каждое движение богатыря стало вязким и медленным, да вдобавок давалось с трудом.
«Точно! Морок наслала! – мелькнуло в голове предводителя. – Не иначе колдунья!»
Лишь княжич Добромил и старый мореход Любомысл могли спокойно двигать руками. Они не успели сообразить что случилось, и оружие не трогали, так как никакой беды они не чуяли: слишком уж внезапно все произошло.
И вот из-за ближнего куста на поляну вышла – да нет, не вышла, а выползла! – древняя старуха.
Сгорбленная чуть ли не вполовину, она при каждом шаге с трудом приподнимала кривую сучковатую клюку. Бросит ее конец в траву, обопрется тяжело и сделает шаг. Потом с усилием поднимет, казалось легкую деревяху, переставит клюку чуть дальше и снова мелкий шажок.
«Будто улитка, право слово! – У Любомысла защемило сердце. – Неужто и я таким стану?»
Как старуха смогла незаметно подкрасться к вендским охотникам, Любомысл не понимал. Скорее бабка все это время стояла за кустами, поджидая их. Это вернее.
Старуха была облачена в длинный и грубый дерюжный сарафан. При каждом движении бряцали густо усеявшие ее одежу обереги. Постукивали друг о друга высохшие косточки каких-то зверушек и диковинно вырезанные маленькие деревяшки – ими обшит подол сарафана.
Из-под замызганного холщевого платка выбивались неровные пряди седых косм. Старуха сделала еще несколько мелких шажков и остановилась. Блеклые, вылинявшие глаза на высохшем, темном как печеное яблоко лице, испытующе смотрели на ошалевших дружинников.
Первым опомнился Любомысл. Старый мореход видел всего лишь старуху, а не бесплотного духа с насквозь проржавевшим голосом.
Правда княжеского наставника смущала то, что средь оберегов, коими увешана старуха, он не увидел серебряных. И все они неведомы Любомыслу: диковинные, хитро изогнутые, сотворенные непонятно от чего и – как догадался старик – сделанные в незапамятные времена.
Но это ни о чем не говорит: может, эти обереги не положено делать серебряными. И опять же – нечистым духам защита не нужна. Нежить – она сама себя оберегает! А эта чудная старуха, вон, – даже тень отбрасывает. Нечистой силе такое недоступно, как она не старайся. Да и не будет нечисть средь бела дня при ясноликом Хорсе вот так свободно по лесу разгуливать.
Что же, вроде ничего дурного в этой нежданно объявившейся бабке не видно.
– Здравствуй, бабушка! – Любомысл учтиво склонил голову. Старый мореход соскочил на землю и сделал навстречу старухе несколько шагов. Старость надо уважать. Тем более, они попали в незнакомый мир и наверняка эта пожилая женщина сможет подсказать, разъяснить, где они находятся, и как ловчее отсюда выбраться.
– И ты здравствуй, добрый молодец, – раздался в ответ приветливый и уже не такой скрипучий голос.