Курица в полете
Шрифт:
— Ну конечно!
Она позвонила в магазин, откуда ей должны были привезти кухню, и договорилась на послезавтра. Она приедет в Останкино на запись и останется ночевать. И хотя ремонт был еще в разгаре, но ей уже все нравилось, несмотря на то что малярша сокрушенно показывала ей на кривую стену в спальне, которую, сколько ни ровняй…
— Да черт с ней, — махнула рукой Элла. — Я этого просто не вижу! Мне все нравится!
Но к вечеру она заволновалась и поспешила на вокзал. Он ведь может и вправду приехать!
Он приехал. Он приезжал каждый день, вернее, вечер и оставался
И на шестой вечер Элла сдалась. Она решила, что сегодня приготовит ему такой ужин, что он поймет, как она его любит. Возможно, он тоже любит меня.., и она отправилась на кухню. С каким удовольствием она готовила для него! Даже тихонько напевала себе под нос любимую бабушкину песню из репертура Эдиты Пьехи: «Если я тебя придумала, стань таким, как я хочу»! Ей казалось, что сегодня она окончательно все поймет — про него, про себя, про их отношения. И действительно, поняла. Он не приехал. И не позвонил. Она ждала его до двух ночи. Потом перестала ждать.
Накинула пальто и побежала к автомату за квартал от дома, чтобы позвонить ему на мобильник, убедиться, что он жив. Он был жив и ответил на звонок веселым, пьяным голосом:
— Алло, я вас слушаю! Черт побери, вы будете говорить? Ну тогда идите в жопу!
Жив, здоров и даже навеселе. А я ему что, резиновая кукла, которую можно потрахать, а потом отложить, пока опять не захочется? Нет уж, дудки!
Но только никаких сцен, никаких объяснений! Завтра же отсюда съеду, а домой пока не вернусь. Попрошу пристанища у Елизаветы Петровны, она предлагала пожить у нее, пока ремонт… Там он уж точно меня не найдет!
Утром она отнесла все наготовленное Алле Сергеевне, сердечно с нею простилась и сказала, что возвращается в город.
— Извините за нескромность, Эллочка, а если вас будут искать?
— Пусть звонят на мобильный, в чем проблема.
— Но почему так внезапно?
— Обстоятельства!
Она позвонила Любе, предупредила, что съезжает. Потом позвонила Елизавете Петровне. Та с радостью сказала, что безусловно приютит младшую подругу. Она сразу поняла — у Эллы какая-то неудача на любовном фронте.
И вечером, когда они пили чай с лимонным пирогом, который Элла испекла на скорую руку, деликатно подвела гостью к разговору на так волнующую обеих тему, и Элла все ей рассказала.
— Насколько я понимаю, тут речь идет об испытании.
— О каком еще испытании? — фыркнула Элла.
— Он, на мой взгляд, испытывает себя и вас.
Пробует, каково ему будет без вас теперь, как вы поведете себя… Со стратегической точки зрения вам лучше было бы никуда не срываться с дачи, а жить там, как будто ничего не случилось.
— Легко сказать, — вздохнула Элла.
— Я понимаю, но он может решить, будто вы хотите его таким образом наказать. Мужчины не любят чувствовать себя виноватыми…
— А мне плевать, как он там себя чувствует!
С высокого дерева! Почему я должна об этом заботиться? Он же не заботится о моем самочувствии.
А каково мне? Он меня использовал и пропал… Даже позвонить не удосужился! Нет, хватит с меня, пусть катится к черту со своими испытаниями. Я ему что, скорая сексуальная помощь?
— Но ведь вам было хорошо с ним?
— Ну и что? Зато теперь мне плохо! Права Любка, мы с ним не пара!
— Элла, я уверена, что все у вас сложится… Просто он такая вольная натура…
— Я его закабалять не собираюсь!
— Вот это правильно! И надо как-то ненавязчиво дать ему это не столько даже понять, сколько почувствовать.
— Да я, может, никогда его больше и не увижу, козла проклятого!
Они долго переливали из пустого в порожнее.
А еще через несколько дней Элла вернулась в свою квартиру. Боже мой, какое счастье, думала она, бродя по обновленным владениям. Эта ванная в бежево-золотистых тонах, эта кухня, ставшая вдвое просторнее с новой мебелью! Все сверкает, так и хочется погладить бледно-зеленый кухонный шкафчик. Конечно, тут работы непочатый край — разобрать вещи, посуду, книги, сваленные в ящики и мешки. И многое надо еще купить, а то через три дня начинаются съемки нового блока.
И она с остервенением взялась за дело. Расставляя посуду в шкафчиках, она решила, что вот этот сервиз с перламутром ни за что себе не оставит.
Надо от него избавляться, он вызывает неприятные, тяжелые воспоминания. Этот сервиз был гордостью бабушки Антонины Сократовны. Сейчас можно за совсем небольшие деньги купить что-то современное, веселое, что и разбить не жалко, и без этой противной позолоты. А ведь я впервые в жизни устраиваю свой дом по собственному вкусу, благо представилась такая возможность. И занавески в спальне надо поменять, и покрывало. Да и кровать тоже безнадежно устарела. Лучше купить ортопедический матрас, они такие удобные. А сколько всего нужно для ванной комнаты — полочки, вешалки, крючочки, стаканчики… Сколько кайфа! И сколько денег! Надо попробовать продать этот чертов сервиз, может, за него хоть что-то дадут? А заодно продать, к чертям, и норковую шубу. Она же дорогая, этих денег на все хватит, а то сейчас я в таком прорыве, а на дворе уже весна.
В хлопотах по устройству своего гнезда она почти не думала о Воронцове. А что о нем думать?
Поматросил и бросил. И словно в ответ на ее мысли по радио раздалась очередная хохма Николая Фоменко: «Поматросил и бросил — это обидно, а не матросил и бросил — это оскорбительно!»
Она хохотала до колик в животе. Вот видите, Элла Борисовна, вас все-таки хоть поматросили… Почему-то от этой дурацкой шутки настроение поднялось, а тут еще позвонил режиссер шоу «Рецепты моей бабушки» и сказал, что через неделю предстоит празднество по случаю семилетия канала.
Пять лет не праздновали, так как руководство считало, что пять лет — не срок, а вот семь… Очевидно, магическое число семь вызывало у хозяев и руководства большее доверие.
— Элла, ты должна прийти. Я уверен, будет здорово! Ты, кстати, зря не пришла на Новый год. Мы тогда классно гульнули.
— Да ну, я не знаю…
— Элла, кончай выдрючиваться!
— Мне не с кем пойти…
— Что значит — не с кем? Туда не ходят под ручку с хахелем! Это корпоративное мероприятие.
Только свои и гости канала. Даже мужья и жены не допускаются. Ты своя — и выкинь из головы эту херню.