Курица в полете
Шрифт:
Ненавижу! Ненавижу!
— Привет, Эллочка!
— Вы знакомы? — удивился Пузайцер и тут же исчез.
— Привет! — спокойно ответила Элла. — Ты сегодня такой элегантный!
— А ты какая-то совсем другая.., очень красивая и.., просветленная. Рад видеть! Как дела?
— Нормально. А у тебя?
— Тоже вроде все нормально.
Какая дикость, мы разговариваем так, словно не было ничего… Так ведь и вправду ничего не было! Ничего, о чем стоило бы помнить. Ненавижу!
— Ты на меня сердишься? — каким-то
— Да нет, что ты…
— Все еще живешь на даче?
Значит, он ни разу даже туда не сунулся? Ненавижу!
— Да нет, у меня ремонт кончился, я уже дома живу.
— Пойдем выпьем чего-нибудь, съедим, а?
И, не дожидаясь ответа, он взял ее под руку и почти силой повел к буфету От его прикосновений ее бросило в дрожь, да и он, как ей показалось, вздрогнул.
— Что будешь пить?
— Чуть-чуть шампанского!
— А есть?
— Ничего!
Он посмотрел на нее с интересом:
— С чего это вдруг?
— Не хочется, и все.
— Мне надо многое объяснить, наверное. Давай поговорим.
— О чем?
— О нас.
— Не стоит. А кстати,: что это за девица у тебя живет? Я позвонила как-то…
— Девица? — искренне удивился он. — Боже, это не девица, а моя родная тетка из Питера, а я сейчас живу у мамы.
Было понятно, что он не врет.
— У твоей тетки очень молодой голос.
— О да. А ты ревнуешь, что ли?
— Нет, но все-таки… Мне было неприятно. Недолго.
— Пойдем куда-нибудь отсюда.
— Никуда я не пойду, я только пришла. И мне тут нравится!
— Боже, какие люди! — Раскинув приветственно руки, к ним направлялся Махотин. Он был уже подшофе. От его присутствия Элле почему-то стало спокойнее. — Моя красавица! Умница! Митяй, какая женщина! От ее голоса на радио дохнут толпы мужиков! Вы хотя бы в курсе, Элла? А новоселье когда будем справлять? Любаша говорила, что уже скоро!
— Как только все будет готово — милости прошу!
— На форшмак? — облизнулся Махотин. — Митяй, тебя форшмаком уже кормили?
— Нет, меня кормят бутербродами и яичницей, но я неприхотлив.
— Элла, вы не хотите проложить путь к его сердцу через желудок? — пьяно захихикал Вячеслав Алексеевич.
— Нет, мне его сердце ни к чему! — ляпнула Элла и тут же испугалась, что это прозвучало двусмысленно.
Воронцов побагровел. Что она возомнила о себе, эта баба? Но до чего соблазнительна.., и опасна, ох как опасна…
— Кого я вижу? Невероятно! Сколько лет, сколько зим! — раздалось вдруг знакомое щебетание. — Якушева, это ты? Глазам не верю, Элка!
Сколько ж мы не виделись! А что ты тут делаешь?
Здравствуй, Димочка! Слава, как дела у Любаши?
— Нормально, благодарю. — Вид у него был такой, словно он откусил дольку лимона.
— Элка, с ума сойти! Ты почти не изменилась.
То есть, конечно, постарела, как все мы, а в остальном все такая же…
— Зато ты неузнаваемо изменилась, особенно нос!
Писательница позеленела. Воронцов фыркнул и опрокинул рюмку коньяка. Сразу потянулся за второй.
— Так что ты тут делаешь, Элка? — как ни в чем не бывало продолжала Лира. — С кем пришла?
— Ни с кем, сама по себе.
— Но в качестве кого?
— Как? — вскричал Махотин. — Ты не смотришь Эллино шоу?
— У Эллы есть свое шоу? — не поверила писательница.
— Представь себе!
— На вашем канале, Слава?
— Разумеется! Это моя гордость! Я разглядел в ней телезвезду!
— Шутишь?
— Нисколько. «Рецепты моей бабушки»! Прелесть что такое!
— А, так это кулинарное шоу? — словно бы с облегчением протянула Зоя Звонарева. — Ты, Элка, как была кухаркой, так и осталась! А я-то думала…
— А ты как была паскудой, так и осталась.
— Девочки, не ссорьтесь! — добродушно воскликнул Махотин.
Но тут к ним с бокалом шампанского подошел Тришкевич, сверкая веселыми черными глазами.
— Господа, давайте выпьем за наш канал! Мы продержались семь лет, а в наше время это совсем неплохо! Дай нам Бог еще как минимум столько же!
Махотин хотел что-то возразить, но Тришкевич его опередил:
— Алексеич, тихо! Это я из суеверия. Когда желают долголетия, лучше быть реалистами. А то моей бабушке на восьмидесятипятилетие пожелали прожить еще столько же. А она в ответ сказала: не дай Бог! Мадам, — обратился он к Элле, — я давно мечтаю познакомиться с вами. Вы одесситка?
— Да!
— С Молдаванки?
— Нет, — засмеялась Элла.
— Тогда с Большого Фонтана? Или с Пересыпи?
— Нет, не угадали!
— А больше я про Одессу ничего не знаю, увы, не доводилось бывать, но читал Бабеля, Катаева и других.
— И пели «Шаланды полные кефали…», да? — засмеялась Элла:
Кажется, этот кобель к ней клеится, сообразил с неудовольствием Воронцов.
— Какой смех, какой голос! Вы танцуете? — вдруг спросил Тришкевич.
— Танцую вообще-то, но ведь музыки нет.
— А если я организую музыку, обещаете мне первый танец?
— Конечно!
— Если хватит рук обхватить ее за талию, — с невинным видом проговорила Лира.
— Слушай, ты, доносчица, собачья извозчица! — вскинулась Элла. — Я не посмотрю, что ты знаменитость, дам в нос — и вся твоя ринопластика развалится к чертям!
— Элла! — испуганно схватил ее за руку Воронцов.
Но тут вдруг раздались громкие звуки музыки, и не какой-нибудь, а самой любимой, Ава Нагила!
Элла с детства обожала эту мелодию, и даже пыталась играть ее на скрипке, несмотря на протесты бабушки Антонины Сократовны. Кто-то уже пустился в пляс, а к ней с довольной миной спешил Тришкевич: