Курляндский бес
Шрифт:
– Да что ты так вопишь? – спросил Шумилов. – Мало ли какие дела у тех людей?
– Так Арсений же Петрович! Я за обозом вслед поехал. В Митаве те люди остановились на дворе, где проезжающих привечают. Стали устраиваться, коней выпрягать, меж собой толковать, а я тут же, рядом… Они к курляндскому герцогу едут и много всякого добра к нему везут! И книжку!
– Из Гааги?
– А черт их знает, прости Господи мою душу грешную! Судно пришло из Гааги, нарочно туда за ними ходило. И герцог их ждет. А сами они – ну… тот, старший, с бабой говорил, так я того наречия не ведаю. Не по-французски и даже не по-аглицки. Не по-шведски… хотя по-шведски
– Опиши-ка ты мне сего книжника.
Ивашка уставился на потолок.
– А лет ему двадцать или чуть более, а собой тощ, долговяз, а космы ниже плеч, брит, одни усы, и те какие-то дурацкие. Будто угольком под носом провели…
– Черные, что ли? – спросил Шумилов, записывая на всякий случай.
– Нет, не черные, а вроде моих. А лицо гладкое, оспой не порченное…
– Волосы, говоришь, рудо-желтые?
– Такого слова нет, чтобы этот цвет назвать, – подумав, решил Ивашка. – Руки белые, тонкие, и он ими все время вот этак делает, – Ивашка изобразил, как умел, светскую игру кистью и пальцами, которой кавалер помогает себе выразить мысль при беседе с дамой.
– И как прикажешь сие записать?!
– Арсений Петрович, не злись, Христа ради! Что видел – про то и пою! Он человек не простого звания, не подлой породы! Господин граф! Так вот, книжка. Переплетена в черную кожу, невелика и толста. Читает он ее и скалится. Книга, значит, не про Божественное. Да и вообще он то и дело скалится… помнишь, Арсений Петрович, к нам юродивый Васенька прибился? Вот точно так же! Только у Васьки того зубов не было, а у этого все целы… покамест…
– Да что ты за галиматью несешь!
– Арсений Петрович, он с этой книжкой не расстается! Все время она при нем! Видано ли, чтобы человек при себе такую книжищу таскал! У него и другие есть – так те в сундуке, да еще в ящиках, сказывали, их превеликое множество. А с собой одну эту таскает.
– Ты уверен?
– Уверен, – подумав, сказал Ивашка. – И еще что! С ними едет такой – дородный, одет на иноземный лад, в черное – Арсений Петрович, отчего они все в черном ходят? Наши немцы в слободе попестрее наряжаются… Молчу! Так вот – молодой, или черт его разберет, с такой толстой рожей, я чай – Петрухе ровесник… Он с тем, старшим, толковал да рукой к книге потянулся. А тот – убрал! Не тебе, значит, толсторылому, за мою книгу руками хвататься! Не дал! Вот, стало быть…
Шумилов вздохнул.
– Книжка весьма удобна, чтобы в ней письма прятать. Можно к страницам подклеить, можно в переплете скрыть… – сказал он задумчиво. – Нас такому учили…
– Так и я про то твоей милости толкую! – обрадовавшись, что подьячий наконец понял его, завопил Ивашка. – Книжку хорошо бы того… изъять да убедиться…
– К герцогу, говоришь, едут?
– К герцогу! И, вроде нас, будут ждать в Митаве его распоряжений. Может, тут дождутся. А может, поедут в Гольдинген, или в Виндаву, или куда он велит. Арсений Петрович!
– Нишкни, дурак.
Шумилов задумался. Если этот загадочный долговязый, который скалится невпопад, и впрямь везет тайное письмо, то от кого и кому? Не любовное же – что за любовная переписка между Гаагой и Митавой? Про то, что любовные письма бывают, Шумилов знал из рукописных книжек, переведенных с польского. Это может быть что-то, связанное с крупной торговой сделкой, где речь идет об огромных деньжищах. Скажем, некий купец желает перехватить партию мачтового леса из-под носа у соперника. Но это может быть и послание герцогу о делах политических. Сейчас, когда вокруг Курляндии заваривается знатная каша, самое время слать письма в книжных переплетах.
Герцог Якоб умен и способен сделать свою Курляндию государством чуть ли не богаче самой Франции – тем более что во Франции присосался к казне кардинал Мазарини, а для короля, сказывали, холста на простыни жалеет, король на драных спит. Но в Европе после долгой войны установилось некое равновесие, нарушать его всем боязно, в мире бы хоть малость пожить. И вторжение Якоба в европейскую политику должно быть осторожным и благоразумным. Многое зависит от того, с кем и как он поладит, на чьей стороне окажется. Если Якоб Курляндский хочет дружбы с государем Алексеем Михайловичем так же, как хочет этой дружбы государь, то он становится в Европе посредником при торговле с Россией, и за одно это многие пожелают с ним приятельствовать. Но это – на поверхности; в глубине же могут таиться более вредные желания, связанные с Россией…
Кто из мелких немецких князьков мог бы послать Якобу тайную грамоту? В которой, может статься, всего-то речь о сватовстве – старшей дочери герцога, Луизе-Елизавете, уже десять лет, самое время присматривать жениха. Да и пятилетняя Шарлотта, и трехлетняя Мария-Амалия уже невесты на европейском брачном рынке…
Но сватовство – мелочь, не мелочь другое – в придачу к войне с Польшей начинается война со Швецией, и эти войны ведутся в трех шагах от Митавы. Сейчас Якоб, хотя и числится вассалом польской короны, в сущности, союзник государя – а что, коли его вздумали переманить? Предложили нечто более значительное, чем может предложить государь? Да ту же полнейшую самостоятельность, без оглядки на Польшу! И отправили тайную грамоту не через послов, а совсем уж хитрым способом – через некоего юного графа, которого никто в передаче важных бумаг не заподозрит?
То есть некое государство, состоящее в дружестве со Швецией, желает вмешаться в игру. Франция?..
Польская-то королева Мария-Людовика – француженка знатного рода, и кардинал Мазарини сильно за Польшу держится, для чего-то она ему нужна. Иначе зачем бы эти непристойные брачные игры? Сперва в Париже дождались, чтобы девица состарилась, чуть ли не тридцатипятилетней отдали ее за короля Владислава, от которого русскому царству было немало бед. Она, перебравшись в Варшаву, стала устраивать свой двор на французский лад – да и французов в свите привезла целое войско. А когда восемь лет назад Владислав изволил скончаться, ей бы постриг принять, в зрелых-то годах, а она нового мужа присмотрела. Паны выбрали своим королем Яна-Казимира, двоюродного брата покойника, и тут же эта Мария-Людовика с ним под венцом оказалась. Но Владислав, сказывали, ей большой воли не давал, а Ян-Казимир оказался послабее, и она им вертела как хотела.
А про дружбу французского двора со шведским Шумилов знал доподлинно.
Теперь же, когда Швеция, пользуясь войной между панами и русаками, задумала и себе порядочный кус Польши отщипнуть, кого поддержит хитрый итальянец, засевший в Париже и впавший в блуд, подумать страшно, с самой французской королевой?
– Говоришь, старший? Над всеми? – уточнил Шумилов. – Молод – а старший?
– Сдается, так. Арсений Петрович, твоя милость! Ту книгу надобно добыть и растребушить!
– Нишкни! Тебе волю дай – ты все на свете растребушишь. А тут – только и гляди, как бы не оступиться…