Курляндский бес
Шрифт:
Это был одноэтажный, как большинство гольдингенских зданий, домик, и двор его выходил на речку Алексфлусс. Граф сидел во дворе и был увлечен чтением. Ивашка во двор не вошел, а сообразил, где улица пересекает Алексфлусс, перебежал по мосту на другую сторону и нашел удобное для наблюдения место – женщины развесили выстиранное белье, и для глазастого парня щели между простынями оказались весьма пригодны. Поскольку речка была незначительной ширины – Ивашка бы ее перескочил, не задумываясь, – то и графа он видел отлично.
Эразмус ван Тенгберген сидел на стуле со своей драгоценной книжкой,
Это была картинка, достойная художника: летний день; та пора, когда все цветет и зелень свежа; пестрые куры у самых графских ног; голубоглазый граф, чьи медовые кудри рассыпались по белой батистовой рубашке; склонившийся к нему седовласый слуга в черном колете; румяное лицо той бегинки, что сидит ближе к графу, и ее изящная рука, подносящая к устам золотистый бокал…
Но Ивашка художником не был, а те картины, которые ему довелось увидеть, несколько озадачили простодушного толмача: он не понимал, зачем изображать вазы с цветами и старые мельницы. Услышать беседу Ивашка все равно не мог и потому отправился изучать окрестности.
На мосту он обнаружил ту самую девицу, которая путешествовала с танцовщиками, переодевшись мальчиком. Теперь она была в женском платье с кружевным отложным воротником. Девица без зазрения совести таращилась на графа.
Обойдя дом и двор, Ивашка сообразил, где можно устроить засаду на случай, если граф будет поздно вечером возвращаться из замка. Осталось узнать – когда он соберется к герцогу Якобу.
Об этом сообщил Палфейн. Страдальцу полегчало, и он как раз вечером желал навестить герцога – тем более что его присутствие было необходимо, привезенные им танцовщики давали представление, и он желал лично представить их Якобу, который, как полагается, чем-либо их наградит из своих рук.
– Они там так готовятся! На стену расписные ткани повесили, с графскими музыкантами каждое утро отплясывали, – сказал Палфейн.
– А о чем он с бабами толковал? – спросил Ивашка. Ему казалось диким, что две молодые женщины приходят в гости к мужчине, сидят с ним, пьют вино, смеются, даже руками машут.
– Они ему свои новости рассказали. Сняли дом на Бочарной улице, звали к себе, про книжку говорили.
– Какую?!
– Брали они у него какую-то, должны были вернуть, но отдали почитать тому толстому дураку, который вокруг них скакал. Повару! Сказали – он, как бишь его… датчанин, будь он неладен!.. Арне! Точно, Арне. Так он сам эту дьявольскую книжку принесет.
– Почему дьявольскую?
– Так она называется. Про дьявола потому что.
Ивашка перекрестился.
– Ты мне сегодня вечером понадобишься, Петер Палфейн, – сказал он немного отрешенно,
До ночи следовало отыскать Шумилова и приготовить засаду.
В форбурге Ивашку уже знали – он помогал московским сокольникам обучать здешних, хотя это была немалая морока – все птичьи слова, которые были в обиходе у русских, не имели соответствия в немецком языке. Сокольники подсказали, где искать Шумилова, и Ивашка вызвал его на лестницу для короткого разговора.
– Стало быть, после ужина сразу иду ночевать к Ильичу, – уныло сказал Шумилов. – И туда же принесешь добычу. Но чтоб на рожон не переть, понял? Увидишь, что не выходит, так тут же отступай. Только мне и радости – потом из-за тебя с герцогом объясняться. Кого с собой возьмешь?
– Якушку-конюха и Никишку Жулева.
– Добро. И Петруху. Ты мне рожи-то тут не корчь! Довольно вам лаяться, миритесь, черти. Вам вместе в Виндаву скакать.
– А тебе бы, Арсений Петрович, посмотреть – будет у графа при себе этот кожаный мешок на поясе, что с книжкой. И дать бы нам знать.
– Он, сколько я понял, с тем мешком не расстается.
– Так, может, сегодня герцогу книжку отдаст? – горестно спросил Ивашка.
– Как я это могу знать? Ты вечером, когда в зале устроят потешные пляски, будь во дворе. А знак… хм, знак… Если отдаст книжку, я спущусь вниз, к соколятникам. Жди меня у них. Если не приду – стало, книжка при нем. Хотя и тут бабка надвое сказала – кто его разберет, что он притащит в своем поясном кошеле, да и притащит ли.
В замке меж тем все было готово для выступления танцовщиков – герцогский оркестр отрепетировал все их пляски, слуги повесили в торце зала полотнище, на котором был намалеван сад, окруженный домами с колоннадами, и эти колоннады уходили в невообразимую даль. За полотнищем ждали знака Длинный Ваппер, Дюллегрит, Йоос и прочие исполнители.
Три кресла ждали главных зрителей – герцогскую чету и знатного гостя, князя Тюфякина. За креслами стояло с дюжину стульев для придворных дам и кавалеров, а зрители рангом попроще могли наслаждаться искусством стоя.
Шумилов, пристойно расчесав волосы и бородку, подкрутив усы, надел лазоревый кафтан, синие порты, сапоги казанского дела, собранные из разноцветных квадратов и треугольников. Ильич потребовал украсить руки перстнями – что ж то за государев человек без перстней. Саблю Шумилов брать не стал – не на войну, чай, собрался, а на потеху. Кавалеры герцогского двора носили шпаги и, возможно, даже в постель с ними ложились, а Шумилов подчинялся закону древнего вежества: в гости идти безоружным.
Занимать стул своей особой он не пожелал, наоборот, встал подальше от плясунов. Ему нужно было видеть графа ван Тенгбергена, а не голландских скоморохов.
Граф явился, одетый весьма скромно, да он и не нуждался в роскоши – без нее все дамы сразу ему заулыбались, а герцогиня Луиза-Шарлотта пожаловала руку для поцелуя. Шумилин сразу высмотрел графский фальдрикер. На глаз этот кожаный карман был полон – и что бы мог там таскать граф, кроме своей книги? Теперь следовало не упускать ни единого движения этого красавчика.