Куросиво
Шрифт:
Подавленный гладкой, непринужденной речью Фудзисава, блестяще владеющего ораторским искусством, старый Хигаси некоторое время молчал в замешательстве.
– Не надо упорствовать. Поверьте, я не преследовал никаких скрытых целей, когда обратился к вам с предложением занять пост губернатора…
Старый Хигаси поднял голову.
– Нет, я отказываюсь, даже если бы вы предложили мне пост премьер-министра. Оставим этот разговор, господа, раз и навсегда оставим! Прошу вас впредь считать меня совершенно непригодным и бесполезным для вас человеком! – голос его звучал так громко, что виконт Угаи, все еще сражавшийся в «го» с виконтом Хара на другом конце зала, задержал руку, сжимавшую фигуру, и пристально посмотрел на говорившего.
Приветливое, любезное
– Если вы отказываетесь столь категорически и ясно, я не собираюсь уговаривать вас, в восьмой раз сгибая семь раз согнутые колени… О нет, помилуйте!.. – он засмеялся. – Каждый сам выбирает, что ему по вкусу; если вам нравится деревня – извольте, продолжайте дремать на покое, спите хоть целыми днями, раз вам так угодно. Ведь Хигаси-кун не трехлетний младенец, который кричит: «Не хочу!», и сам не понимает при этом, отчего он упрямится… Очевидно, есть причины, в силу которых вы отвергаете мое предложение… Любопытно было бы услышать, что же это за причины?
6
Прошло уже больше месяца с тех пор, как старый Хи-гаси покинул свою убогую хижину в Коею и приехал в столицу. В течение первой недели жизни в Токио он посетил бывшего главу своего клана, побывал на могиле предков, отслужил службу за упокой души матери, жены и младших братьев; уделил время и для того, чтобы показаться врачам, побывал и с визитами: один раз у графа Фудзисава (незадолго до начала концерта в Ююкан'е), два раза – у барона Хияма. Встретился он и кое с кем из старых знакомых. Присутствовал и на собрании, где отмечалось двадцатилетие со дня роспуска отрядов «сёгитай», и украдкой вытер непрошеную слезу. Навестил и семью владельца японского магазина в Англии – Ги-хэя, опекавшего Сусуму.
Большая половина дел, ради которых он приехал в столицу, была, таким образом, выполнена, и старый Хи-гаси давно уже подумывал о возвращении. Но решающее значение имело для него как раз то немногое, что еще оставалось сделать. Вся его дальнейшая жизнь, успех или поражение, – все зависело от того, как решатся эти вопросы. Больше того, от них всецело зависела и будущая судьба Сусуму. Для выполнения задуманного требовалось время, нужно было, не торопясь, на досуге, все обдумать, все хладнокровно взвесить. Как назло коварная весенняя погода уложила старого Хигаси на три недели в постель – он простудился. В одиночестве коротая дни на втором этаже в доме брата, старый Хигаси пользовался своим сверх ожидания затянувшимся пребыванием в гостях для неустанных размышлений.
За три недели, которые он провел в постели, вишни в парке Уэно успели покрыться зеленой листвою.
В официальной резиденции графа Фудзисава состоялся костюмированный бал, ставший поводом для самых невероятных сплетен и пересудов.
Граф Киносита удостоился чести высочайшего посещения, недавно разбогатевшие тузы из купечества были пожалованы дворянством за щедрые взносы на военный флот, а их главарь, старый Хикава, который при Токугава всегда щедро давал деньги, не требуя за это никаких наград, получил титул графа. Все эти новости, доходившие до больного из газет и из рассказов брата, давали еще большую пищу для размышлений.
Впрочем, нет, долго размышлять было не о чем – все было совершенно ясно и без того. Обвинения, которые он мысленно предъявлял правительству Мэйдзи и всему общественному устройству Мэйдзи еще там, в горной глуши Коею, всецело подтверждались всем, что ему довелось увидеть и услышать в Токио за этот месяц с небольшим. Не поддающиеся описанию произвол и беззакония, чинимые Сацума и Тёсю, поистине потрясли его, когда он сам увидел это непосредственно, вблизи. Проходимцы из Сацума и Тёсю распоряжались судьбами Японии, воздух Японии был отравлен их ядовитым дыханием. Всюду царили легкомыслие, грязь, распутство. Он почувствовал это уже тогда, когда в первый вечер знакомства с Фудзисава увидел разряженную толпу в Ююкан'е, но и после этого все, что ему приходилось видеть и слышать, прорастало
Покорными слугами Сацума и Тёсю стали не только мужчины и женщины из мещан. Хияма, например, тоже являл собой яркий образец угодничества, лести и низкопоклонства. Его речь, которую он произнес на собрании, посвященном памяти отрядов «сёгитай», – что общего имела эта речь с самурайским духом? Разве такую речь подобало бы говорить настоящему самураю, вассалу Токугава? Да что Хияма? Его собственный брат Аояги – точно такой же! Госпожа Аояги – женщина, и в счет не идет (не в пример теплым весенним дням, госпожа Аояги обращалась с деверем все холоднее и холоднее), но что сказать о моральном падении брата, который в ответ на все речи старого Хигаси только молча пощипывает усы? Когда старик смотрел на него, он удивлялся: неужели это тот самый миленький мальчуган с пучком волос на макушке, со слезами умолявший не отдавать его в приемные сыновья к Аояги?..
Куда бы ни пошел старый Хигаси – наносил ли он мимолетный визит старому главе клана, посещал ли глазного врача, ходил ли справляться о курсе акций государственного займа – всюду ощущался тлетворный ветер Тёсю и Сацума. От порывов этого ветра мужчины превращались в ничтожества, женщины развращались, все свежее, молодое желтело и увядало.
Так зачем же он приехал в столицу? Не лучше ли было бы не ступать ногой в эту мерзость, зажать нос, чтобы не ощущать этого зловония? Да, напрасно покинул он свою хижину в Косю! И все же…
В этом «и все же…» было главное. Именно оно, это «и все же…», заставило старого Хигаси мешкать с отъездом, хотя ему следовало бы уехать в тот же день, когда он оправился от болезни. Это «и все же…» заставило его против воли принять покровительство Хияма и хоть и с опозданием, но все же приехать к нему на загородную дачу в Мукодзима.
7
Однако глубокое различие в убеждениях между ним и Хияма неизбежно должно было привести к взрыву, даже теперь, когда один старался сдержаться, а другой – соблюсти приличия, как подобает хозяину дома. И чем дольше они делали вид, что не замечают этого различия, тем сильнее должен был быть взрыв. За двадцать долгих лет старый Хигаси ни разу не имел случая открыто выразить свое негодование. В нынешний свой приезд, встречаясь с графом Фудзисава и с бароном Хияма, он сдерживал свое сердце, словно горячего скакуна, старался держать на привязи свой язык. Но сегодня вечером обстоятельства слишком властно побуждали его к откровенности; больше молчать он был не в силах. Необъяснимое волнение неудержимо поднималось из самой глубины его сердца. Заросшее седой щетиной лицо старого Хигаси постепенно налилось кровью, морщины на лбу прорезались резче, лежавшие на коленях руки сжались в кулаки, плечи заострились. Глядя сверху вниз на графа Фудзисава, он два-три раза откашлялся, прежде чем ответить на его вопрос.
– Вы спрашиваете о причинах? Причина очень простая. Пусть Хигаси уже состарился, но он еще не одряхлел настолько, чтобы превратиться в послушного вам слугу, господа! Если бы наши взгляды совпадали – тогда дело другое. А так… Что бы вы мне ни предложили – стать ли губернатором, или лакеем при вас, или даже самим премьер-министром, – я наотрез отказываюсь сотрудничать с вами!
– Не совпадают взгляды, изволили вы сказать?..
Отлично. Ну, раз взгляды не совпадают – с этим уж ничего не поделаешь, мы вовсе не собираемся уговаривать вас против вашей воли. Но, может быть, в назидание нам, вы поделитесь с нами этими вашими взглядами?