Курсант: Назад в СССР 7
Шрифт:
— Васильевич.
— И Берг Геннадий Васильевич выполнял задание оперативных органов советской милиции.
Студент сначала приосанился, а потом вдруг сник, будто что-то вспомнил:
— Так я ж непьющий.
— А кто об этом знает?
— Все коллеги… Как праздник какой или юбилей, так пристанут — как тут скроешь, — поджал он дрожащие губы.
— Тьфу ты, Гена. Ну, точно не мужиком тебе надо было родиться. Я смотрю, вы с Резниковой тела попутали. Ладно… Выпишу тебе повестку. Скажешь, что тебя милиция задержала. За мелкое
— Господи. Да не ругаюсь я матом, Андрей Григорьевич. В жизни мухи не обидел. И не могу я на заборы, извините, гадить. Кто в это поверит? Винегрет какой-то.
— Все когда-то происходит в первый раз, Гена… Вот, допустим, тебе прохожий на ногу наступил. Прямо возле роддома, когда ты подышать вышел. Ты ему и высказал недовольство. Матюгнулся и мать его вспомнил. А место получается — общественное, состав правонарушения налицо. Пойдешь на пятнадцать суток. Все, поехали. Светиться сейчас в роддоме тебе лучше действительно не надо.
— Думаете, моя жизнь в опасности? — Берг зашмыгал носом.
— Да кому ты нужен? Прости. Не то хотел сказать… Просто, понимаешь, Гена. Если Резникова твои писульки увидела, она же тебя вмиг расколет. Для кого и почему ты это делал. А нам пока этого не надо. Боюсь, вспугнем Потрошителя.
От последнего моего слова плечи практиканта предернулись. Трус-белорус, таких мы в детстве называли. Не знаю, почему белорус, просто из-за рифмы, наверное. Как кролик-алкоголик. Но поработал Берг неплохо. Появились новые повороты в этом странном деле. Совсем не думал, что одно убийство артиста Большого театра потянет за собой столь загадочную цепочку событий. Возможно, это еще и не всё, а только верхушка айсберга.
Я докинул Берга до городского общежития, дал ему последние наставления:
— Сиди дома и смотри телевизор, без необходимости никуда не ходи. Если что, звони мне из телефона-автомата.
— Телевизора у меня нет, — заныл практикант.
— Твою мать! Гена, — я уже не знал, как от него отделаться. — Придумай что-нибудь. К соседке сходи. Или книжки читай. «Волшебник изумрудного города», например. Судя по твоей инфантильности — самое то будет.
— Я Солженицына люблю, —вздохнул Берг. — Только он сейчас под запретом.
— И перестань шмыгать носом, — ворчал я. — Такое ощущение, что сейчас заплачешь.
— Да это у меня аллергический ринит, — отмахнулся практикант. — Поллиноз то есть. На пыльцу. Я же говорил, что в армию по здоровью не взяли.
Быстрым решительным шагом я вошел в кабинет и всполошил Федю, который уже мирно дремал в кресле:
— Солдат спит, служба идет?
— А я что, я ничо. Не сплю я. Так, задумался, — позевнул Погодин.
— Найди мне Вахрамеева, быстро!
— Что случилось?
— Мухой, Федор, мухой!
— Ты сейчас говоришь, совсем как Никита Егорович, —
Через пару минут он привел Серегу.
— Значит, так, орлы… — начал я. — Проведем короткую экстренную планерку. В нашем деле открылись новые обстоятельства. Оказывается, все четыре убитые женщины были в недавнем прошлом пациентками городского роддома.
— Как это? Но у них же нет детей, — недоуменно пожал плечами Вахрамеев.
— В этом и фокус. Их всех кесарил Гусев. Что стало с их детьми, нужно выяснить у родителей потерпевших. Срочно.
— Последняя убитая жила с бабушкой, — уточнил Серега. — Родителей не было.
— Не суть, собери личный состав и нарежь задачи. Плохо вы работали с их родственниками, получается. Какого рожна вы мне эту информацию раньше не добыли? Про детей. Испарились они, что ли?
— Так родственники и про это молчали, про больницу, то есть. Мы-то как могли такое предполагать? — оправдывался Серега.
— Ясно, — я задумчиво мерил кабинет шагами. — Получается, что скрывали они сей факт намеренно. А зачем?
— Выясним, командир, — закивал Вахрамеев. — Тряхнем их по полной. Если надо — в отдел повесткой выдернем. И тут побеседуем. На нашей территории, так сказать.
— В отдел не надо. Им и так пришлось пережить смерть дочерей и внучки. Если в лоб предъявите — я думаю, не отвертятся. Простые люди, не преступники — недосказать могут, юлить в ответ на вопрос — уже куда сложнее. Вот, возьмите. Это даты, когда потерпевшие находились в роддоме, — я протянул Вахрамееву листок, вырванный из блокнота. — И еще. Срочно возобновить негласное наблюдение за Гусевым и за его преемницей, Резниковой Тамарой Павловной.
— Андрюха! — Погодин ворвался в ленинскую комнату, голова взлохмачена, рубашка прилипла к спине (жарко сегодня). — Медик пропал!
— Какой медик? — нахмурился я.
— Ну этот, за которым ты следить нас послал. На рыбалке с ты с ним был. Блин… Забыл фамилию. Уткин, вроде.
— Гусев.
— Да, точно. Он самый…
— В каком смысле — пропал?
Погодин постоял, хватая ртом воздух, и принялся излагать.
— Мы выдвинулись к его квартире. Решили проверить, дома он вообще или нет. Чтобы уже потом под колпак взять в нужном месте. А там между дверью и косяком квиток почтовый торчит. Я справки навел у соседей, аккуратно, не привлекая внимания. Сказал им, что из больницы я, пришел коллегу проведать, узнать, как он там на пенсии поживает. Так вот, соседи пояснили, что квиток этот со вчерашнего дня торчит.
— Может, на рыбалку уехал? Как в прошлый раз, с ночёвкой.
— Нет, — замотал головой Федя. — Гараж я тоже проверил. В замочную скважину фонариком посветил. Там его «Нива» стоит. На месте.