Курумилла
Шрифт:
Генерал нерешительно развернул бумагу и слегка дрожащим голосом прочел следующее: «Граф Пребуа-Крансе и все его товарищи, оставшиеся ему верными, будут считаться разбойниками, лишатся покровительства закона, подвергнутся военному суду и будут расстреляны в течение двадцати четырех часов».
— Вы кончили, мсье? — холодно спросил граф.
— Да, — запинаясь, ответил генерал.
По знаку графа обе бумаги, заключавшие предложения правительства и его угрозу, прибили гвоздями к стволу дерева.
— А теперь, мсье, ведь вы исполнили свое поручение, не так ли? Или вы хотите что-нибудь добавить?
— Я хочу выразить свое сожаление, senor conde…
— Остановитесь, генерал! Если бы я на самом деле являлся разбойником, как вам было угодно меня окрестить, то легко мог бы захватить вас со всей вашей свитой и отомстить. Но что бы вы ни говорили, ни я, ни мои подчиненные никогда не станем разбойниками. Мы никого не задерживаем. Но прошу вас не медлить.
Генерал не заставил повторять приглашения несколько раз. Уже два часа он чувствовал, что его жизнь висит на волоске, поэтому сейчас же отдал распоряжение готовиться к отъезду.
В эту минуту Анжела выделилась из группы женщин, среди которых до сих пор стояла, оставаясь незамеченной. Она вышла вперед, величаво закутавшись в свой ребосо, и гордо окинула мрачным взглядом присутствующих.
— Стойте, — произнесла девушка твердым и повелительным голосом. Все замолчали и удивленно посмотрели на говорившую.
— Донья Анжела, — начал Луи, — клянусь…
— Дайте мне сказать, — решительно отрезала она, — не перебивайте, senor conde. Никто в этой несчастной стране не решается протестовать против гнусной измены, жертвой которой вы являетесь, но я, женщина, дочь вашего неумолимого врага, открыто заявляю перед всеми: граф, вы — единственный человек, способный возродить эту жалкую страну силой своего гения. Вас не хотят понять, оскорбляют, называют разбойником. Что же! Пусть так и будет!.. Дон Луи, я люблю вас! Отныне я принадлежу только одному вам. Крепко держитесь начатого дела. Пока я жива, в этой проклятой стране одна женщина будет молиться за вас. Теперь — до свидания! Я отдаю вам свое сердце.
Граф опустился на колени перед благородной девушкой и поцеловал ей руку.
— Донья Анжела, — взволнованно ответил он, обращая свой взор к небу, — благодарю! Я также люблю вас и невзирая ни на какие препятствия постараюсь доказать, что я достоин вашей любви.
— А теперь, отец, мы можем двинуться в обратный путь, — сказала Анжела, обращаясь к генералу, не помнившему себя от гнева и ярости. — До свидания, дон Луи, — продолжала она, — до скорого свидания, мой нареченный!
И девушка удалилась из лагеря, провожаемая восторженными восклицаниями авантюристов.
Мексиканцы возвращались домой с опущенными головами, стыдясь своей позорной измены. Четыре месяца назад они сами пригласили к себе графа и, надавав ему множество лживых обещаний, готовились теперь травить его, как дикого зверя.
Через три часа после отъезда мексиканцев в лагерь возвратился Валентин.
ГЛАВА V. Первая вспышка
Возбуждение, вызванное приездом генерала, мало-помалу улеглось. Французы уже давно служили игрушкой в руках вероломных мексиканцев и теперь не помнили себя от восторга при мысли о том, что наконец-то им удалось выпутаться из сети нескончаемых интриг, из которых, казалось, не было исхода. Со свойственной этому народу беспечностью они принялись осыпать насмешками и оскорблениями мексиканцев, но более всего досталось их правительству, так много досадившему французам. Полные доверия к командиру, совершенно забыв о том, что они только горстка беззащитных людей, заброшенных за шесть тысяч лье от родины, авантюристы строили самые несбыточные планы, придумывали совершенно невыполнимые проекты и с жаром обсуждали их, давая полный простор своей необузданной Фантазии.
Луи не хотел охлаждать пыл, охвативший его охотников. Потолковав с офицерами и сообщив им свои планы, принятые теми с восторгом, граф приказал дать сигнал к общей сходке.
Тотчас раздались призывные звуки сигнальных рожков, и авантюристы стали собираться около штаб-квартиры.
— Друзья, — сказал им граф, — интриги мексиканского правительства поставили нас в скверное положение, но я Далек от мысли считать его безвыходным. Конечно, не стану скрывать от вас, что оно очень серьезно — есть основание Думать, что серьезность его в скором времени еще более Увеличится. Чтобы выйти из этого неприятного положения, могу предложить два нижеследующих плана. Первый заключается в том, чтобы немедленно двинуться форсированным маршем к Гуаймасу, захватить в свои руки какой-нибудь корабль и отплыть на нем, прежде чем наши враги догадаются помешать отъезду.
Речь графа вызвала продолжительный ропот недовольства в рядах авантюристов.
— Друзья, — продолжал граф, когда шум несколько улегся, — долг вынуждает меня указать вам на этот путь, обсудите между собой мое предложение, и от вас будет зависеть отвергнуть его, если оно вам не по сердцу. Теперь перейду к другому проекту… После своего освобождения Мексика впала в постыдное варварство, мексиканский народ надеется на возрождение, и мы должны попытаться помочь ему. В настоящее время американские эмигранты, выходцы из Соединенных Штатов, наводняют собой Калифорнию, так что у остальных переселенцев отнята не только возможность разбогатеть, но даже добиться одинаковых с ними прав. В Соноре нас, французов, двести человек. Энергии у нас достаточно, все хорошо вооружены и прекрасно дисциплинированы. На первых порах необходимо овладеть каким-нибудь большим городом, чтобы сделать его базой для наших дальнейших операций. Затем мы обратимся с воззванием ко всем французским эмигрантам Калифорнии, Америки и вообще завоюем Сонору, сделаем ее свободным, сильным и цивилизованным государством. Этим мы дадим новый выход для французской эмиграции и устроим форпост для отпора постоянному натиску североамериканцев. Мы приобретем право на признательность нашей страны и отомстим за себя так, как умеют мстить только французы, то есть отплатим за обиды благодеяниями. Вот, друзья, те два выхода, один из которых предстоит избрать, и завтра, до восхода солнца, дайте мне ответ через ваших офицеров. Не забудьте только одного условия — вы должны подчиниться самой суровой дисциплине и беспрекословно повиноваться моим распоряжениям, без этого мы погибли. Я же даю обещание не покидать вас даже если бы для меня открылись лучшие перспективы — мы вместе погибнем или вместе добьемся успеха.
Речь графа была встречена с горячим энтузиазмом. Луи отошел в сторону вместе с Валентином.
— Увы, брат, — грустно сказал он своему собеседнику, — жребий брошен, и я, граф Пребуа-Крансе, считаюсь отныне бунтовщиком, разбойником. Я открыто становлюсь во враждебные отношения с могущественным правительством целой страны. Что я в состоянии сделать с горсткой людей, находящихся под моей командой? Мы погибнем в первой же битве. Ах! Эта борьба лишена всякого здравого смысла. Мог ли я предполагать такой исход, когда полный радужных надежд покидал Сан-Франциско, чтобы отправиться на поиски рудников, которых мне даже не придется увидеть? Куда теперь улетели розовые мечты, куда скрылись пленительные надежды?
— Не падай духом, брат, — сказал Валентин, — в настоящую минуту особенно важно сохранять спокойствие и здравый смысл, чтобы справиться с той задачей, которая выпала тебе на долю. Подумай, что от твоей энергии и мужества зависит судьба двухсот соотечественников, которых ты поклялся довести до морского берега — и ты должен выполнить свое обещание.
— Я умру вместе с ними. Чего могут они требовать больше?
— Чтобы ты их спас! — сурово возразил охотник.
— Я сам стремлюсь к этому!
— Ты в отличном положении и вовсе не так одинок, как тебе кажется.
— О чем ты?
— Ты забыл про французскую колонию Гетцали, основанную графом де Лорайлем?
— Да, — печально возразил Луи, — но ведь граф умер.
— Это правда, но колония продолжает существовать и после его смерти и находится в цветущем состоянии. Там найдешь пятьдесят или шестьдесят человек, которые всегда с радостью последуют за тобой.
— Пятьдесят человек — это не много.
— Ну вот еще! Против мексиканцев это более чем достаточно. Пусти в ход еще одно средство: подготовь восстание полудиких племен, перед которыми мексиканцы втайне трепещут и чуть ли не платят им дань.