Шрифт:
Предисловие издателя
Всю свою утомительную для окружающих жизнь он только и слышал: «А не идиот ли он, Л.?» и «Как пройти на лядовскую автостанцию?» И каждый раз то ли бесился, то ли терялся, не пойму: махнет этак раздраженно, втянет свою длинную голову под панцирь – и уползет куда-нибудь к чертовой матери, вот и все. Нелепый какой-то человек был, что хотите.
Может, он даже и вопроса-то не слышал, а если да – то что? Волновало его, похоже, совсем другое, не это. Скажем, «А как с нее выйти, если выхода нет?» или «куда мне теперь, а?» Или что еще, не знаю.
А и в самом деле, куда? Некуда. Ни идти, ни выходить. Собственно, он уже и вышел и пришел. Там же, где и жил – на лядовской автостанции. На автостанции имени Лядова.
Это
А приехал он не просто так, а объяснить, как нам обустроить рабкрин. Кому это было надо? До того ли, и так голова кругом… Однако слушок пошел: приехал-таки.
Ну – собралось человек тридцать. Полуинтеллигентных, из чистого любопытства – что за фрукт? Почему Лядов? И зачем Мандельштам? И не тот ли самый Мандельштам?
Стали слушать. Он говорит – и все не в рифму – не тот, стало быть, хоть и похож, а не тот. Ну что ж, бывает. Как пришли тихо, так и разошлись без шума. Но чтобы чего такого не вышло, от «них» всего ведь ждать можно, жидов, решили его именем площадь назвать – самую что ни есть дальнюю, за ней только тюрьма была.
Совершенно очевидно, что название «лядовская» автостанция получила от площади, а не наоборот, потому что наш Лядов (он же Мандельштам, член партии, а не тот) с указанной оказией никак не мог прибыть на автостанцию: тогда даже никаких автобусов не было, не то что автостанции. Кладбище было, а потом картофельное поле. Или наоборот, неважно, урожаи, надо полагать, по-любому были. Больше никакого упоминания о Лядове Л., сколько ни искал, так и не нашел. Ну – нет так нет, значит, так надо, нам-то что до его инкогнита? А вот площадь имени Лядова есть, и автостанция лядовская осталась! А лядовского монастыря нет – Крестовоздвиженский. Забыли, надо думать… как и о рабкрине.
Установив, стало быть, геополитическое положение Лядова, т.е. приняв за факт, что стоит она всё там же, где и всегда (несмотря ни на что), Л. пошел дальше.
К сожалению, он не оставил библиографии своих первоисточников (как, впрочем, и ничего), но известно, что наиболее ценные папирусы, относящиеся к далекому прошлому лядовской автостанции, были обнаружены им в мусорных контейнерах – помойках (а именно в них, в местных музеях-заповедниках Л. всё и почерпнул).
История лядовской автостанции началась давным-давно. Тыщу лет назад. Там тогда вообще ничего, кроме дремучего леса, и не было. Даже подумать страшно: олени, медведи были, зайцы, рыси, волки и мордва. Главное тут – мордва. Это племя такое, что на ветках в гнездах жило. Маленькое, но гордое. Про них тогда мало кто знал, они и сами про себя ничего толком не знали, надо думать, счастливый народец был, нам бы так…Умом не обремененный, но сытый. Кормились, чем Бог пошлет. Впрочем, Бога, кажется, у них еще не было, да и сейчас нет. Грибами промышляли, ягодами – летом, как понимаешь. А так – охотой и рыбу ловили. Озоровали опять же, как нажрутся, прохожих, значит, пугали и грабили.
Но не все – как-то они все больше спали. Кроме Скворца, Соловья и чародея Дятла, они-то одни всех и тревожили: Соловей свистит, Скворец – скворчит, Дятел – кашляет, каждый свое дело хорошо знал. Награбленное по потребности делили, справедливо. У Скворца вот – восемнадцать жен и семьдесят сыновей по веткам сидело, да и «у Соловья – девять выблядков». Один Дятел в бобылях ходил – на что ему, чародею, бабы, а? Вот и завидуй…
Так бы и жили. Только вот незадача крупная вышла – Соловья грохнули. Залетный убил, отморозок, говорили, с самого Мурома, с этапа откинулся. Хотя, я думаю, тут недоразумение одно. Ну, откинулся, так что – представься по понятиям, Илья ты там или Илия, дело твое, твой погоняла, но зачем грубить-то с ходу? Как ни свистели ему, машет себе дубиной и все тут. Сразу видно – не в себе человек. Так и убил, дурак, Соловья нашего. И опять ушел. «А и только его, Илию, и видели».
Замечу в скобках, что это
Что касается канонической версии наших знаменитых мужей – русских славистов Якубовича, Калайдовича и Г.-Ф. Миллера, основанной на маляве Кирюхи Данилова с Урала, то все вроде и наоборот выходит. То есть добирался Илия из Мурома в Киев «через лесы Брынския, через грязи Смоленския», где и повстречал нашего Соловья. Допустим, что в Киев он и шел, (хотя, что ему там до дела было на окраине?) но ведь заблудиться-то мог? Мог он крюк сделать? Водил же нас Моисей по Египту кругами? Ясно – заплутал Илия. А тут: «Засвистал Соловей по-соловьиному, а в другой зашипел разбойник по-змеиному, а в третий рявкает по-звериному. Под Ильею конь окарачелся и падал ведь на кукарачь…» Тут стрельнул Илья стрелой своей каленой «и попал Соловья да в правый глаз – полетел Соловей с сыра дуба, с сыра дуба комом до сырой земли…» Глупости это всё, наш современник Пьецух так реконструирует дальнейшее: стрелу якобы извлекли и стали «…лить прямо на то место, где у Соловья только-только был глаз, перекись водорода; на ране зашипела очень большая, пузырящаяся розовая гвоздика, и кровь постепенно остановилась». Все. Умер.
…Делать нечего: посетовали, что не в то время и не в том месте оказался Солова, закопали свистуна, поминки отпраздновали, поплясали… А на сороковины Дятел захандрил. Никак отойти не может – свой мед выпил, Скворцов мед выпил, побираться ходит. Он один ведь жил, кто ж его остановит, чародея и созерцателя… Он чем-то на Л. нашего был похож, полубес, словом. Не могу, – говорит Сквору, – не могу и все тут. Тошно, бля. Уйду. И вон из леса. Спохватились – нет Дятла. Ушел, подлец, в горы подался. И Скворец бы ушел, а семья? Разве всех восемнадцать жен уговоришь разом? Уговорил, однако. И тещ, и жен, и детей. Со временем, конечно: кого битьем, кого катаньем. Я, говорит, или запью запоем, или брошу всех к чертям собачьим! Или сначала запью, а потом брошу, но к Дятлу все одно уйду. Что мне тут одному – ни спеть, ни выпить.
Собрались и пошли. А какой у мордвы скарб? Смех один. Короче – идут. Лесами идут, тропами бредут, речками плывут. Смотрят – на самой горе высокой Дятел сидит. Точнехонько в середке лядовской автостанции. Т.е., конечно, автостанции-то еще и быть не могло, сам понимаешь. Ни поля картофельного, ни погоста не было. Откуда? Никто ведь не умер еще. Да и не было там никого кроме Дятла живого со своими амбициями. Место одно на горе и все. Такая вот история.
На той горе, самой высокой в Дятловых горах, потом еще водокачку поставили и два резервуара надземных метров по десять для запаса воды. Их потом снесли, конечно, при развитом социализме, но водопроводный участок – тот оставили (о чем там себе думают?) А какой дурак, даже развитой, водокачку в низине поставит? Наверху, ясно дело: вода сама по себе только вниз текет.
Выходит – Дятлова она автостанция, а не лядовская. Хотел было Л. историческую справедливость восстановить – переименовать, да что ты! В вашем-то городе? Насрать, говорит, мне на все, и пошел пиво пить… Так-то.
Я ведь его лично знал, Л., по двору и по детству. И маму его знал – она двор-то наш не очень любила. Ненавидела она двор. Люто, можно сказать, патологически ненавидела. Она и название ему это страшное дала – «куток». Как бы унизительное. А всем оно сразу понравилось, ко двору, можно сказать, пришлось: куток он и есть куток – что-то такое домашнее, но слегка приблатнен ное.
А если кому этот двор чем-то не нравится – так ведь всем, а более всего Л., насрать было. «Насрать» – второе слово, которое выговаривало новорожденное дите конца 50-х после «мамы», а у Л., я уверен, и первое. Это было естественное состояние души, некий онтологический аргумент.
Во дворе я прожил первые двадцать лет жизни. Они же и самые яркие.
А что, собственно, такое наш двор? Бывший наш двор?
Это открытое пространство, окруженное желтыми трехэтажными кирпичными домами. Родился двор вместе с Л. И мной – в 57-м. Тогда это называлось «народная стройка», и строились дома их будущими жильцами, по месту основной работы. Домов пять.