Куток, или Хроники лядовской автостанции
Шрифт:
Дворов почитай два ста,
Тому, кто его оглядывал —
Приятственны наши места,
и оконфузил себя на веки вечные.
Поздравляю его соврамши.
Ведь если ему, подлецу, уж так это Радово убогое «приятственно», то какого же он, черт его дери, удрал из него, да еще «задрав штаны»? Надо думать, брат, обрыдло оно тебе, твое гребаное Радово, вот и сбрызнул. Рванул ты, Серега, в столицы из малой, не к ночи будь сказано, родины, самогон на «клико» поменял.
Да я не в укор тебе, не думай. Я бы и сам… Только нет у меня ни столиц, ни Константиновки твоей с Радово, и «клико» не светит.
Двор – моя малая родина, будь он проклят. Пять желтых каменных трехэтажек. Нет – их сначала было пять, потом больше, но речь не о них. Я о «кутке» говорю, о проходном дворе на автостанцию. Раньше там и деревянные дома были, с дятловых времен. Сейчас их нет, конечно: что снесли, а что само сгорело… Но когда Дикобраз цветник растоптал – запах еще долго стоял.
Так и здесь.
Помню двухэтажный барак, топили его то ли дровами, то ли углем. Он-то первый потом и запылал как Воронья слободка. Подожженный сразу с шести концов. Кто там жил? Думаю, что теперь уж никто не знает, если я забыл.
Бандиты какие-нибудь, кто ж еще…
А может, простые советские люди, что, впрочем, не противоречит первому… Работали где-то на Маленковском, детей рожали. Из детей помню двух: брата и сестру. Брата, помладше, звали Хряк, сестру – естественно, Хрячка. Мы ее за кочегарку Дома Художников щупать водили. Минута – копейка, на школьных булочках экономили.
Меркантильная была девочка. Вот оно – голодное детство… Тоже, наверное, умерла.
Был еще дом дедушки Яна: простой деревянный сруб и участок за высоким забором. На участке курятник и кроличья ферма, кроликов было от двадцати до пятидесяти, и с десяток кур. Кур пас петух, они выходили за ворота и гуляли вместе с нами. Тогда их еще много было, как и нас. И никто друг друга не обижал.
Дедушку Яна уважали, он дарил всем кроличье дерьмо. Развозил его по сараям на тачке. В начале 60-х все какие-то огороды получали бесплатно, а вот навоза, что удивительно, еще не было.
Был дедушка Ян из пленных австрийцев. То есть с первой мировой пленный.
С кем воевал, он и сам, поди, забыл, сколько лет-то прошло… Надо думать, с Россией, из-за кронпринца ихнего Фердинанда. Были еще какие-то чехи, что в Сибири за красных воевали, в карательных отрядах… Другие зато, под Самарой – за эсеров… Короче, без разницы: австрийцы, чехи, мадьяры – народишко-то говно, а люди встречаются неплохие. Дедушка Ян, например, так и прижился в России.
А какая, в сущности, разница, где твоя малая родина: что та империя, что эта… Кроме кур и кроликов он семьёй обзавелся: дети, внуки, правнуки… Все деловитые и незлые; их как и дедушку уважали, никто не выёбывался.
Третий деревянный частный дом был «дяди Саши». Сейчас там гаражи, а раньше сад фруктовый был и огород при доме. Забор, конечно, а на заборе колючка. А может, и не было никакой колючки, придумал я её?
Но быть точно могла – мужик он был мутный и какой-то озлобленный – ни его никто не любил, ни он. А за что ему, спрашивается, нас любить, если мы яблоки у него с клубникой рвем и грядки топчем?
А еще и «полицаем» дразнили. Старшие поговаривали, что он в войну немцам служил, за что и отсидел. Не исключено, что так и было. А может, мы сами все это придумали: дети всегда злее. Что до меня, так я до сих пор думаю, что он шпионом был.
И дядя Саша умер. Кто его хоронил? А вслед за ним и дом его. Пара яблонек выродившихся – вот и все, что осталось. И огромный дуб у забора тоже умер. Мы там жолуди собирали…
Кому сейчас все это надо?
Если считать по числу квартир в домах, то тогда, в середине шестидесятых, семей, должно быть, не меньше ста проживало. Одних мальчишек от пяти до пятнадцати лет – штук тридцать. Девочки тоже, конечно, были, но как-то сами по себе. До поры, до времени. Но об этом чуть позже.
Того, что мы вкладывали в понятие «двор», сейчас уже нет, как и самих дворов. Похоже, больше и не будет. Это данность – и кончим на этом. Это есть – и слава Богу. А то, что было – умерло, или пока не умерло, или пока живет. В фазе обскурации и реликта, по Гумилеву, если угодно. На нашей с тобой памяти и поважнее, чем «двор», понятия ушли, и не жаль совсем. Только если чуть-чуть…
Потому и пишу чуть-чуть. О харизме лядовского «кутка».
Любой старый двор это замкнутая система: время, место и градация ценностей. Как в пионерлагере, если помнишь. Или в зоне.
А как связующая сила – кодекс законов, правил. На этом все и держится. Правил немного, но их надо помнить.
Самое первое: младшие слушаются старших. Авторитет родителя за дверью квартиры – нуль. Бога нет. Школьные учителя – придурки, каких поискать. Слово старшего по возрасту – закон, апелляции возможны только после выполнения приказа. Но наказуются. И т.д. Есть тут и свои плюсы: старшим по инстанции можно пожаловаться, если тебя, скажем, кто-то обидел из соседнего двора – вступятся и защитят. Папу же не позовешь, так?
Правило второе: «автора просим». Это когда в мячик гоняешь: запиннул за забор – лезь сам. По философии двора – значительно глубже: за собственные поступки отвечаешь ты лично, и будь уверен, преступление будет наказуемо. Отсюда вывод: не подличай, не кради у ближних, не заискивай у старших, не ябедничай… То есть будь по возможности честен.
Будь полезен или востребован – правил третье.
А поскольку на улице мы проводили большую часть жизни, то очевидно, что на родителей нам было… ну, сам понимаешь.
Да и родителям до нас никакого дела не было – ну, позовут из форточки, откликнешься дежурным «иду» – и забыл. И не боялся за нас никто: войны-то уж лет двадцать как нет, и машин нет. Цыганами только стращали, и то уж совсем придурков малолетних, для острастки.
А что цыгане – их во дворе и не видели, они на автостанции кучковались, а автостанция – почти что двор, там фильмы «казали»: «Тридцать три», «Щорс», «Котовский». Почти каждую неделю экран на наружную стену вешали и с передвижки крутили. Ходили все, и родители тоже. Никаких тебе билетов – улица же. Кто-то из окна смотрел, счастливчик.