Куток, или Хроники лядовской автостанции
Шрифт:
Уйди, Христа ради, забудь! Ты не нужен ей, ты здесь лишний. Не приходи сюда больше никогда, окажи услугу. Сиди и пей, тебе повезло: автостанция только пожевала тебя и выплюнула, бывает и хуже.
Видишь? Тетку непонятную с платком вокруг шеи и в фуфайке? Да-да, она еще сумки свои пересчитывает? Она пока не потеряла иллюзий – все еще цело. Но будет как всегда – за ней смотрят.
А вон у той старушки на третьей платформе – практически все: то ли она опоздала, то ли расписание говно, а что ее – ждать должны? Стой-таки себе и плачь. Рядом сумки с гостинцами из города.
Конечно, конечно, знаем, бабушка, нам ли не знать? Иди быстрее, родная, …тебе туда. А что узлы? Покараулим… Только недолго… А долго и не надо – плачет уже внучка в деревне без гостинца…
И – пожалуйста, не буди того мужика на лавочке. Ему – хорошо. Нет, он не умер пока, он просто спит. Третий день он почти что дома: дело-то житейское – купил давеча билет до какой-нибудь Ворсмы, потом три семерки (городское-то – оно слаще), скорешился… Словом, ни вещей, ни билета, ни денег. Одна рожа разбитая. И лавочка. И надежда – вот очнется: милиция. Те подскажут.
Только слабая это надежда – не возьмут бедолагу под крышу, ни штрафу с него, ни папирос. Разве фуражка послевоенная, да штаны полуобоссанные? Прогонят с лавки – на другую ляжет… Ждать надо, пока снова повезет – земляка встретит, или подадут что. Погуляет так неделю-другую, глядишь – и уехал в свою Ворсму. Сидит себе, впечатлениями впечатляется…
А то и приживется в кутке, и такое бывает. Я сам знал такого – Семеныча. Дружили даже. Культурный, кстати, мужик был: мемуары хотел писать. Познакомился я с ним не то чтобы случайно (случайностей в кутке нет), а по случаю: тряпье помойное на помойку выносил. Ну и приодел его… Он, в общем, жил там… А чего ты, собственно, сморщился?
Зря. Помойка – только место, но с крышей: вещь в высшей степени надежная. Я знаю, что говорю – я сам в ней не один год провел. Залезешь, бывало, в мусорный бак, крышкой закроешься – чем тебе не танк? А по тебе камнями лупят – что твоими, как говорил Софа, снарядами… Гро-о-охот! Ладошками уши зажал, и визжи от ужаса. Война, брат.
А он – там – жил. Если забыл – я про того мужика, про Семеныча. Закроет на ночь люк, и никто не беспокоит. Если, конечно, подружку не приведет. А так – сам ведь знаешь: шебутные они, им бы лишь почесаться. Так что… Я-то уж давно… И тебе не советую.
…От ветра, короче, с шести сторон закрыт. И тепло. (Это отходы разлагаются естественным путем изнутри). Иногда что-нибудь вкусненькое подают – ну прям кафе.
Жизнь, словом, стала веселее. И беззаботнее – на всем готовом. А человеку, к слову сказать, и надо-то немного. Человек – он только звучит гордо, он только воняет как любая зверь.
Тогда Семеныч уже месяц как в помойке жил: пьяно и весело. И решительно в колхоз не хотел, он там механизатором вроде был. Поначалу его пугались, однако привыкли: живи, коли живешь. Сухари стали выносить, косточки. Пустые бутылки отдельно, чтоб не разбить. А что? Две – это уже кружка пива. Для Семеныча. Двадцать четыре копейки.
То есть не голодал Семеныч. Оттого-то и весел и почтителен. Впрочем, и неглуп. Это он только сперва бомжевал: летом на
На третий год – в гору пошел, на повышение. Получил штат – коменданта лядовской автостанции, что-то между завхозом и поваром. Воровал, конечно – продукты из бывшего дома на магазинные менял. Однако сходило, вот ведь.
Паспорт себе выправил. Но комнату в общаге не взял, – к бабе перебрался, билетерше с автостанции. А что, человек уважаемая, с пропиской. Женился.
Но не возгордился Семеныч, не вознесся над нами. По прежнему прост был и доступен, косточками – не брезговал. Они ему – не претили.
…Я его видел третьего дня. Он сейчас в Управлении областном служит.
Главным инженером, что ли…
Ну вот, наговорил глупостей, успел. Впрочем, это не новость – за последние лет 30 я только одни глупости и говорю. Например: я стал указывать людям путь.
И чаще всего – на лядовскую автостанцию.
А может, поголовье груза стало больше? Тогда – почему?
Допустим, ответ первый, как вариант. Все больше и больше сельских жителей все чаще и чаще уходят в город. Смычка.
Колхозы разбогатели. Освоение пахотных земель. Внедрены и успешно применяются разработанные в недрах НИИ нанотехнологии…
…Что же, бля, еще придумать такое?
А – тучные стада лениво гуляют по сочным пастбищам в ожидании экскурсии на мясокомбинаты, и сыпятся, сыпятся несметные урожаи в пресловутые закрома нашей необъятной Родины? Наши люди (нет, народонаселение!) ощутив обрушившиеся на них плоды бессмертной Продовольственной Программы КПСС..? Деторождаемость в десятки раз выросла? Благосостояние трудящихся?
Так. Это – либо к генсеку для отчета на съезд, либо – в дурдом, впрочем – одно.
Ответ второй: все наоборот. Зеркально. Голод – не тетка, надо картошку за городом сажать. Вот и едут.
Сначала их было немного, и отношение к ним было соответственно несерьезное. Дачники они и есть дачники, придурки, вырождающееся сословие, нечисть, одним словом… Но исподволь, тихим сапом эта публика заняла однажды скромную неглубокую нишу, а вслед затем и доминанту. «Железный конь пришел на смену крестьянской лошадке».
Особенно это заметно весной , осенью и в выходные. На общем фоне растерянных и запуганных маргиналов – естественных (природных) обитателей автостанции дачники выделяются каким-то нездоровым оптимизмом и глупо-счастливым рожам.
Чего пишу? Глумлюсь, наверное.
А в руках у них грабли, лопаты и сумки. Завидев знакомых по старым очередям, они громко кричат и машут руками, точно гуси, и тут же начинают осеменять друг друга – обмениваться семечками.
Сейчас они веселы и праздник у них на душе, как будто не знают, какими они вернутся обратно. Вялых и изможденных, путающихся в черенках лопат их изрыгнет из своего чрева последний воскресный автобус, выдавит из пуза переваренное, чтобы опять сожрать это вновь через неделю…