Кутузов
Шрифт:
— Ну и что же?
— Я вошел в хату, а в углу — две молодые татарки стоят. Без покрывал. Увидели меня, прижались друг к дружке и скорее платком завесились. Держат перед глазами платочек и из-под него выглядывают. А тут старуха — как вскочит в хату, как закричит на девушек. Накинула на обеих покрывало и потащила вон…
— И вот теперь наш Павел Андреевич влюбился… Хочет идти второй кунган торговать, — шутил капитан.
— Да полноте вам, Иван Егорович!
Подполковник улыбаясь смотрел на покрасневшего
— И что же это наш Брусков замешкался? Пора бы уж!.. — переменил разговор Кутузов.
Он оглянулся на белевшие в степи палатки лагеря. По пыльной дороге тащилась одна длинная татарская мажара, запряженная буйволами. Ее громадные, неуклюжие колеса раздражающе, немилосердно визжали. Татары не мазали своих телег, говоря, что только плохой человек въезжает в деревню потихоньку… И вдруг, перебивая отвратительный визг мажары, из лагеря донесся призывный звук генерал-марша: тревога, поход! Подполковник Кутузов оживился.
Генерал-аншеф Василий Михайлович Долгоруков был хлебосольный московский барин и меньше всего полководец. Это не Румянцов и не Суворов. От тех можно всего ждать: подымут и среди ночи только затем, чтобы приучить войска к ночным походам. А Долгоруков воюет по старинке. Значит, тревога не для пробы, а на самом деле.
— Становись! — крикнул Кутузов.
Рота мигом построилась.
— Бегом! — скомандовал подполковник и первым легко побежал к лагерю, который уже весь пришел в движение.
Тревога была основательной. Генерал-аншеф Долгоруков получил неприятное известие: турецкий сераскир-паша Гаджи-Али-бей высадил у Алушты с кораблей большой десант в пятьдесят тысяч человек.
Турки подняли восстание татар. Надо было поскорее уничтожить десант, чтобы восстание не распространялось по всему Крыму.
Саиб-Гирей оказался предателем. Он помогал туркам высаживаться и сразу же арестовал и передал туркам русского резидента — статского советника Веселицкого.
— Как волка ни корми, он в лес глядит!
— Да. Сказывают, турки уже высаживались в течение целой недели.
— Я-то смотрю, чего это татары разносились. Бывало, тащатся на осликах в арбе, а то все сигают верхами, — обсуждали новость офицеры.
К полудню 18 июля 1774 года от лагеря остались только следы, где стояли палатки и были коновязи кавалерии. Долгоруков со всеми своими силами — девятью батальонами пехоты и двумя конными полками — скорым маршем двинулся к Алуште, где, по слухам, сильно укрепился Гаджи-Али-бей.
Дорога сначала не представляла трудностей: шли глубокой степной балкой. Наверху осталась скудная, каменистая, выжженная солнцем степь. А здесь зеленели деревья и к дороге подбегали кусты орешника, кизила, жасмина.
Иногда через балку переливался тоненькой серебряной струйкой небольшой ручеек и исчезал где-то в кустах.
Гор еще не
Далеко на горизонте синел Чатырдаг, похожий на гигантский стол. Но с боков долину сжимали степные обрывы, кое-где отвесные, как стена.
Идти было все-таки легче, нежели по открытой, голой степи, дышавшей зноем.
Так прошли около двадцати верст. День клонился к вечеру. И вдруг шедшие в авангарде московские гренадеры Кутузова увидали, что степная балка кончается и дорогу сжимают горы.
— И скажи, кто понастроил этакие горы? — подымая вверх головы, удивлялись солдаты.
— Да, без них шли бы свободнее!
— Кабы туда взобраться, все легче было бы…
— А ты еще попробуй взобраться, тогда и говори! — усмехались старики.
Двигаться ночью по горам было во всех отношениях трудно и неудобно.
— Стой! — скомандовал Кутузов.
И мгновенно, от одного конца походной колонны до другого, пронеслось это: "Стой!"
Люди и лошади, уставшие за день, остановились с удовольствием.
Подполковник Кутузов поехал к генерал-аншефу Долгорукову, который следовал в середине колонны.
Командующий армией согласился с мнением подполковника Кутузова и приказал становиться на ночлег.
В свежем вечернем воздухе особенно четко звучали людские голоса, ржание коней.
Уже трещали под топорами кусты, которые рубили для костров, и звенели ведрами разыскивающие воду артельные старосты, готовясь варить кашу. А некоторые солдаты, измученные целодневным походом, не дожидались ужина и укладывались тут же, у своей ружейной пирамиды или у лафета пушки под густым южным небом.
Темнота все сгущалась и все плотнее накрывала балку, смешивая гренадер и мушкатер, карабинеров и гусар. И в этой темноте еще ярче становились огни весело горевших костров.
Генерал-аншеф собрал у себя в палатке командиров.
Он не хотел рисковать — двигаться со всей своей армией в горы. Чтобы не оказаться зажатыми среди ущелий, Долгоруков решил оставить на месте два батальона пехоты и два полка кавалерии прикрывать тыл. А остальным семи пехотным батальонам произвести поиск на Алушту.
Он рассказывал о своем плане собравшимся.
— Вам, Валентин Платонович, — обратился Долгоруков к генералу Мусину-Пушкину, — я поручаю сделать поиск. Лазутчики говорят, что визирь устроил где-то по дороге, в горах, передовое укрепление. Вы постараетесь занять его, но дальше пока не предпринимайте ничего: главный лагерь у Алушты защищают семь батарей. А я с двумя батальонами пехоты останусь здесь, чтобы вы были спокойны в спине.
— Слушаюсь, ваше высокопревосходительство!
— Всю конницу я оставлю при себе: с ней в горах все равно делать нечего. Наши кони — не ихние, татарские, которые скачут по горам, как козы. Жаль, что не у всех господ командиров местные кони!