Кутузов
Шрифт:
"Э, схожу!" — решил Кутузов, схватил плащ и треуголку и вышел из дому.
По 3-й Артиллерийской улице, где жил инженер-генерал Бибиков, ветер гнал тучи пыли и мусора. Где-то хлопала калитка. Редкие прохожие, солдаты-артиллеристы, служители с пушечного двора, торопились по домам. Михаил Илларионович пригнул от ветра голову и, придерживая рукой шляпу, осторожно пошел по улице.
Вот длинный желтый дом Татищева, а за ним синий, бибиковский.
У дома Кутузов с неудовольствием увидал карету и сразу же догадался чья: Жана Рибопьера.
Швейцарец
Счастье сопутствовало ему: он привез изящно написанное рекомендательное письмо Вольтера к императрице Екатерине.
Рибопьер обладал парижскими манерами, был бесспорно красив и так же бесспорно ловок и хитер. Его тотчас же повысили в чине и стали звать "Иван Степанович". Он был принят во всех лучших домах столицы, где очаровал девушек и дам. Но ухаживал швейцарец за одной — племянницей Кати, красавицей фрейлиной Аграфеной Александровной Бибиковой.
Бибиковы — старшее поколение — невзлюбили пронырливого, льстивого швейцарца. Да и считали они, что родниться с иностранцами нехорошо.
Груня же была более снисходительна к нему и не гнушалась его общества.
Михаил Илларионович сразу раскусил заморского гуся: "Карьерист и интриган!"
Но держал свое мнение при себе и ничуть не уступал Рибопьеру в вежливом с ним обхождении.
Очевидно, Груня приехала с Рибопьером к своей ровеснице и подружке "тете Кате" (она была дочерью сводного брата Кати, известного вельможи Александра Ильича Бибикова, посланного Екатериной усмирять Пугачева и умершего скоропостижно весной 1774 года).
Михаилу Илларионовичу встреча с Рибопьером была неприятна. Он еще никак не мог примириться с мыслью, что у него поврежден правый глаз, и чувствовал себя весьма неважно. При разговоре с кем-либо приходилось все время помнить о том, чтобы собеседник находился слева, а не справа. Кутузову казалось, что все с любопытством смотрят на его глаз, что он словно какой-то монстр. Нужна была большая выдержка, чтобы оставаться веселым и непринужденным. Особенно когда рядом с тобой такой красавчик, у которого ни единой царапинки на выхоленном лице.
Катя как будто бы не обращала никакого внимания, никогда словом не обмолвилась о Мишиной ране, точно ее не было. Михаилу Илларионовичу хотелось думать, что для Кати он все такой же, каким был раньше (он помнил, что в детстве Катя хорошо относилась к нему).
Михаил Илларионович собирался поговорить с ней о своих чувствах, но откладывал со дня на день: боялся отказа, хотел проверить, правильно ли он полагает, что не противен Кате. К тому же всегда кто-нибудь мешал разговору. У Бибиковых вечно толкался народ — актеры, любители-театралы, приехавшие к Василию Ильичу. Катя, конечно, сидела тут же. По натуре она была человеком общительным, а театр ее очень интересовал.
Идучи к Бибиковым, Михаил Илларионович думал: погода плохая, авось сегодня
И вот — нате!
Делать нечего. Кутузов вошел на крыльцо.
Старый денщик генерала уже широко распахнул перед ним дверь:
— Пожалуйте, ваше высокоблагородие!
В вестибюле стояли готовые к отъезду Груня и щеголеватый Рибопьер. Они, видимо, ожидали кого-то.
"Славу богу, уезжают!" — подумал Кутузов.
Но не успел он поздороваться с ними, как по лестнице застучали каблучки, и со второго этажа, где помещалась бибиковская молодежь, быстро сбежала оживленная Катя.
— Мы едем к Груне репетировать "Нанину" Вольтера, — сказала она, протягивая руку Михаилу Илларионовичу. — Я играю Нанину, а Иван Степанович — графа.
— Ну что ж, это прекрасно! — ответил Кутузов, хотя уже понял, что все надежды на разговор сегодня пропали.
— Поедемте с нами! — предложила Груня.
— Миша никуда не поедет! — раздался сбоку голос Ильи Александровича Бибикова.
Старый генерал стоял на пороге своего кабинета, расположенного на первом этаже.
— Он останется со мной. Куда еще ехать? Вон какой ветер. Того и гляди наводнение станет.
— Дедушка, если будет наводнение, то и Артиллерийские улицы зальет, — возразила, оборачиваясь к нему, Груня.
— Нет, Артиллерийские выше, чем ваша Конюшенная. К нам вода не достанет.
— Папенька, ежели случится наводнение, Миша меня спасет: приедет за мной на лодке. У них ведь на Фонтанке лодка есть. Правда, Миша, приедете? — спросила, кокетливо поглядывая, Катя.
— Приеду! — ответил, улыбаясь, Михаил Илларионович.
— Ну, адьё!
Катя помахала ручкой и выпорхнула на крыльцо.
За ней вышли Груня и Рибопьер.
Михаил Илларионович остался коротать вечер со стариком.
Молодой Кутузов просидел у Бибиковых за беседой до одиннадцати часов ночи.
Илья Александрович, как всегда, рассказывал много интересного о Семилетней войне, об австрийском фельдмаршале Лаудоне.
Михаилу Илларионовичу, который знал Фридриха II и Лаудона, было смешно представить, как прусский король, увидав впервые генерала Лаудона, сухощавого человека с громадными черными бровями, сказал приближенным: "Физиономия этого господина мне не нравится".
Король как будто предчувствовал, что этот скромный генерал будет способствовать страшному поражению пруссаков при Кунерсдорфе.
Когда Кутузов собрался уходить, Илья Александрович дал ему в провожатые лакея с фонарем: на улице была непроглядная темень. Ветер погасил те немногие фонари, что горели у некоторых домов. К ночи он не только не ослабел, но еще посвежел — рвал с необычной силой.
Где-то за Невой тревожно выли собаки.
"Видимо, придется в самом деле спасать Катю на лодке, — думал Михаил Илларионович, идучи следом за лакеем, несшим фонарь. — Не смыло бы нашу лодку на Фонтанке".