Кутузов
Шрифт:
На пятый день отхода русские войска увидали башни древнего Кремля и золотые маковки "сорока сороков" московских церквей. Армия подходила к Дорогомиловской заставе.
Беннигсен решил именно здесь дать последний бой. По его планам правый фланг армии должен был примыкать к изгибу реки Москва впереди Филей, центр — находиться между селами Волынское и Троицкое, а левый — стоять на Воробьевых горах. Опытный военачальник, Беннигсен не мог не видеть слабостей избранной позиции, но считал, что другого выхода нет.
В
Утро выдалось ясное. Москва, белокаменная, златоверхая, пестрая, расцвеченная яркими осенними красками садов и бульваров, широко разбросалась внизу. В воздухе безмятежно летала тонкая паутинка бабьего лета и плыл колокольный звон: благовестили к утрене. Трудно было представить, что всей этой красоте и всему покою может угрожать что-либо.
Ополченцы, сняв серые кафтаны и шапки с крестами, усердно рыли на горе окопы. На виду Москвы они работали старательнее, да и шанцевого инструмента здесь было, по-видимому, больше, чем под Бородином.
Первый, кого увидел Михаил Илларионович, когда вылез из коляски, был желтый, с ввалившимися глазами, похудевший Барклай — после Бородина его мучила лихорадка. Три дня Барклай лежал в коляске, укрытый шинелью, а сегодня, превозмогая слабость, сел на коня и проехал всю позицию, выбранную Беннигсеном. Когда Барклай осмотрел позицию, пот еще сильнее прошиб его: позиция не годилась никуда.
— Нужно немедленно предупредить Кутузова, — сказал адъютанту Барклай и пришпорил коня.
Он поскакал к правому флангу, зная, что туда должен был направиться из Мамоновой главнокомандующий. У Троицкого Барклай неожиданно встретил ехавшего в дрожках сухопарого Беннигсена.
— Вы решили вырыть здесь могилу для всей армии? — спросил по-немецки Барклай.
Выдержанный, спокойный, он дрожал не столько от лихорадки, сколько от негодования.
— Почему вы так думаете? Эта позиция ничуть не хуже той, какую вы избрали в Цареве-Займище, — ответил задетый за живое Беннигсен.
— Разве вы не видите, что вся позиция пересечена оврагами? Левый фланг отрезан от центра рекой Сетунь, — возражал Барклай.
— Я посмотрю. Я сейчас еду на левый фланг! — сказал надменно Беннигсен и, дотронувшись до спины кучера пальцами в белой перчатке, сказал, как он думал, по-русски: — Пшель!
Коляска Беннигсена умчалась, но не к левому флангу, а к Москве.
И теперь, увидев на Поклонной горе Кутузова, Барклай с жаром заговорил:
— Ваше сиятельство, позиция, которую изволил выбрать генерал Беннигсен, не годится никуда. Это могила для армии!
Кутузов не глядя знал, что никакой позиции у самых стен Москвы быть не могло.
А Барклай нетерпеливо продолжал:
— Смотрите, пожалуйста!
И он вынул из-за обшлага мундира листок с набросанными карандашом
— Вот овраги и река. Центр разобщен от левого фланга. Позади — река. Мостов на реке восемь, но спуски к ним так круты, что уйти сможет только пехота!
— Да, вы правы, Михаил Богданович: это гибель, — ответил Кутузов.
Он стоял, в задумчивости глядя вдаль на дорогу, по которой в пыли двигались к Москве полки.
Генералы, окружавшие главнокомандующего, молчали.
— Карл, как ты думаешь? — спросил у Толя Кутузов.
— Я никогда не предложил бы такой позиции, ваше сиятельство!
— А как находите вы, Алексей Петрович? — посмотрел Кутузов на Ермолова.
— С первого взгляда трудно оценить местность, ваше сиятельство, если на ней надо располагать семьдесят тысяч человек. Русская армия не удержится на ней! — горячо ответил Ермолов, тряхнув своей львиной головой.
Кутузов взял Ермолова за руку, делая вид, что щупает пульс:
— А ты здоров ли, голубчик? Русская армия не удержится? Удержится! — Он сделал паузу и сказал: — Поезжайте-ка с Толем, еще раз хорошенько осмотрите! — И направился к скамейке, которую вестовой уже приготовил для него.
Но посидел Михаил Илларионович немного: он тотчас же поднялся и стал ходить по холму. Заметно было, что сегодня Кутузов волнуется больше, чем накануне Бородина.
Генералы и штаб-офицеры разговаривали вполголоса. Одни настаивали на том, что сражение надо дать во что бы то ни стало, другие указывали на полную непригодность позиции:
— В каком-нибудь ином месте вы бы даже не взглянули на этакую позицию!
— А что же, сдавать Первопрестольную без боя?
— Никому и в голову не пришло бы, что на этих оврагах можно дать бой!
— А нет ли средства как-либо улучшить ее? У нас ведь много артиллерии!
— Эта позиция нам велика — мы на ней потеряемся. Не по Сеньке шапка!
Гремя бубенцами, к Поклонной горе подкатила щегольская тройка. Из коляски стремительно выскочил большеголовый, чем-то напоминавший Павла I Ростопчин. Пожимая одним генералам руки, другим только кивая головой, "сумасшедший Федька" подбежал к Кутузову. И сразу же быстро-быстро заговорил, вращая своими неспокойными, с сумасшедшинкой глазами.
Кутузов молча слушал его и качал головой, — видимо, соглашался с доводами московского главнокомандующего. Потом, приложив руку к сердцу, что-то сказал сам. Ростопчин отскочил от Кутузова, вполне удовлетворенный беседой. Он присоединился к группе старших генералов — Багговуту, Коновницыну, Вистицкому, Мишо, стоявших поодаль с принцем Евгением Вюртембергским.
Ростопчин тотчас же завладел разговором, сел на своего любимого конька: стал хвастать афишами, которые он выпускал для народа. Ростопчин всерьез считал себя писателем и весьма остроумным, оригинальным человеком.