Кутузов
Шрифт:
Главнокомандующий сидел на лавке под образами. Генералы рассаживались по обеим сторонам стола. Барклай протиснулся в самый угол и сидел сжавшись, кутаясь в накинутую на плечи теплую шинель, — видимо, начинался приступ лихорадки, и он не мог согреться.
А время летело. Давно уже минуло четыре. После назначенного срока прошло полчаса, еще двадцать минут.
На улице нетерпение нарастало; трубки курились быстрее обычного. А каково же было ждать там, в избе?
Офицеры увидели, как главнокомандующий стал ходить из угла в угол — явно нервничал.
— Недоволен
— Будешь недоволен!
— Семеро одного не ждут…
— А тут не семеро, а все десятеро ждут.
— Да нас еще вон сколько!
— Полнейшее хамство! Безобразие — заставлять ждать!
— Ну и Беннигсен, я вам доложу: скотина!
— Это как в виршах: "Тьфу, как счастлив тот, кто скот"?
— Именно!
— Первостатейный скот!
— Ты разве не знал?
— А ждать-то эту скотину придется!
— Светлейший посылает за ним!
Из дома выбежал бывший в ординарцах у Кутузова двадцатилетний штаб-ротмистр конногвардеец Саша Голицын.
— Сашенька, куда? — закричали ему товарищи, когда Голицын выводил со двора своего коня.
— За "колбасой"?
— Да, за Беннигсеном! — крикнул Саша и умчался.
Томительно тянулось время.
Уже было половина шестого. Стало темнеть. В избе у главнокомандующего Ничипор зажег свечи.
Видно было, как трясется в ознобе лысина бедного Барклая.
Дохтуров, Остерман и Ермолов склонились над картой, что-то обсуждали, обращаясь к Кутузову, который стоял тут же.
Коновницын, заядлый курильщик, вышел на крыльцо выкурить трубочку. За ним вылез из-за стола курчавый Уваров. Он был неплохой рубака, но тактика и стратегия вгоняли его в сон.
Ждать во дворе стало очень неуютно. Офицеры проклинали Беннигсена, задерживавшего всех.
Наконец послышался дробный топот копыт: мчался назад Саша Голицын.
— Сашенька, Саша! — кричали ему товарищи. — Где нашел немца?
— Сидел у себя, попивал кофе! Едет! — придерживая коня, ответил Голицын и, соскочив с седла, побежал докладывать.
Видно было, как Михаил Илларионович пошел и сел в красном углу за стол.
И вот явился-таки долгожданный Беннигсен. Он приехал в новеньких щегольских дрожках. Беннигсен не торопясь, важно взошел на крыльцо. Еще мгновение — и его длинная фигура замелькала в окнах избы Фроловых. Беннигсен сел на лавку, на противоположном конце от Кутузова. Точно противостоял ему.
Все генералы обернулись к главнокомандующему. Кутузов открыл заседание. Что-то говорил.
Так хотелось бы подбежать к окнам и послушать, да нельзя. Придется обождать, когда кончится совет и выйдет Паисий. Он все расскажет.
Паисий Кайсаров не садился, стоял возле главнокомандующего, опираясь плечом о бревенчатую стену.
Уже около часа длился совет, когда послышался лошадиный топот, и к дому Фроловых прискакали два всадника. Это был Раевский с ординарцем.
— Николай Николаевич!
— Опоздал!..
Раевский быстро вошел в избу. Вот он подошел к столу и
Поговорили еще несколько минут, потом, все видели, главнокомандующий, опираясь о столешницу, встал, что-то коротко сказал и даже хлопнул ладонью по столу, как припечатал.
Генералы поднялись со своих мест и начали расходиться.
— Кончилось!
— Кончилось!
— Что-то решили?
Первым на крыльцо выскочил Беннигсен. Он так торопился, что на ходу набрасывал шинель.
— Спешит. Видно, недоволен!
— Не по его вышло!
— Не по барину говядина! — шептались офицеры.
Один за другим разъезжались генералы. Все были как-то сдержанно молчаливы.
А в избе главнокомандующий один сидел над картой, подперев обеими руками седую голову.
— Неужели не будет боя?
— Неужели отдадим Москву? — тревожились во дворе.
Все ждали, когда выйдет Кайсаров.
И вот Паисий вышел. Он столько времени терпел без трубки!
— Паша, Пашенька, поди сюда! — закричали офицеры.
Кайсаров спустился с крыльца. Офицеры окружили его плотным кольцом.
— Ну что? Что решили? — спросили сразу несколько человек.
— Решено отступать! — ответил Кайсаров, с удовольствием затягиваясь табаком.
Офицеры были поражены страшной вестью. Хотя все видели, знали, что позиция плоха, но как-то не верилось в отступление, не хотелось сдавать любимую столицу без боя. Разговор на мгновение оборвался.
— Как же так! Отдавать Москву без единого выстрела?
— Даже в Смоленске дрались, а здесь не станем! Почему? — возмущались многие.
— А потому, что на такой позиции можно только быть битым, — ответил кто-то.
— Твое мнение мне неинтересно!
— Не спорьте, пусть Паисий Сергеевич расскажет, как было!
— Ну что рассказывать? Михаил Илларионович открыл совет. "Нам нужно решить, — сказал он, — принять ли сражение под Москвой или отступить?" Михаил Илларионович объяснил всю слабость выбранной позиции: что ее пересекают овраги…
— Знаем, знаем! — перебили Кайсарова офицеры.
— Потом светлейший высказал главную свою мысль: пока будет существовать армия, до тех пор есть надежда успешно окончить войну. Потеряв же армию, мы потеряем все, не только Москву, но и Россию.
— Верно!
— Все спасение в армии! — раздались голоса.
— Вы так говорите потому, что сами из Петербурга! — горячо возражали москвичи.
— Чудак! Да у меня половина родни в Москве!
— Никто не спорит: Москву, разумеется, жалко. Москва — столица, но ведь остается еще Петербург.
— А ну вас с вашим Петербургом!
— Нашли чем тешиться — болото!
— Господа, погодите! Дайте же послушать. Паисий Сергеевич, что было дальше? Кто говорил первым?
— Барклай, — ответил Кайсаров. — Он горячо и убедительно говорил, что наша армия понесла большие потери при Бородине, что мы будем разбиты, что надо отступать. Говорил, как всегда, искренне и правдиво.