Кутузовский проспект
Шрифт:
Ну, а как все это смотрелось со стороны? Чтобы ощутить загородную атмосферу Дорогомилова конца XIX века, откроем путеводитель по Подмосковью 1891 года, его автор Алексей Ярцев сообщает: «К Дорогомиловскому (Бородинскому) мосту ведет от церкви Смоленской Божией Матери долгий спуск, прорезанный в высоком берегу Москвы-реки. В старинные времена именно этот берег назывался Дорогомиловским, говорят, за свою живописность (дорогое – милое). Особенно красива правая сторона, если смотреть с Дорогомиловского моста. За Дорогомиловским мостом, долблющимся под десятками экипажей и пешеходов, начинается теперешнее Дорогомилово. Расположенные в этом районе фабрики, большой проезд по главной улице со Смоленского шоссе, суетливое движение мелкого люда делают Дорогомилово одною из оживленнейших окраин столицы. Население этой пригородной части состоит главным образом из трудового люда: фабричных рабочих, мастеровых, извозчиков, огородников, так называемых мастерков, ведущих самостоятельно маленькие фабрички, и т. п. Уличное движение особенно заметно в праздники, когда отдыхающий простой народ стремится в имеющиеся здесь в изобилии трактиры. За заставой (начинается) район огородников,
Дорогомиловский мост, с которого открывался прекрасный вид на слободу, был «живым» еще в 1812 году, а в 1868 году на его месте выстроили новый, Бородинский. Но нас, конечно, интересуют трактиры. Куда же без них! В дорогомиловский трактир отправил героев своего рассказа «На плотах» и Владимир Гиляровский: «Дорогомилово гудело. По всей набережной, по лужам и грязи шлепали лаптями толпы сплавщиков, с котомками за плечами, пьяные. Двое стариков, обнявшись, возились в луже и, не обращая внимания на это видимое неудобство положения, обнимали друг друга за шею мокрыми грязными руками и целовались. Над самой водой, на откосе берега, раскинув крестом руки, лежал навзничь пожилой рыжий мужик в одной рубахе и в лаптях; пьяный плотовщик продавал еврею полушубок, против чего сильно восставала баба, со слезами на глазах умолявшая мужа не продавать шубы, и вместо ответа получала на каждое слово толчок наотмашь локтем в грудь и ответ: “Не встревай, дура! Ты кто?! А?” Мимо Никиты продребезжала пролетка с поднятым верхом, из-под которого виднелись лишь четыре ноги в лаптях и синих онучах, и одна из этих ног упиралась в спину извозчика. Около трактира толпы народа становились гуще, плотовщики перемешивались с золоторотцами».
Откуда в Дорогомилово плотовщики? Да все оттуда же. И при Иване Грозном, и при Николае II печи в Москве топили дровами, которые весной, когда наступало половодье, пригоняли плотами из-под Можайска. День, когда плоты приставали к берегу, превращался для тысяч москвичей в праздник, семьями приходили на набережную наблюдать за этим интересным процессом – прибытия плотов в Дорогомилово: как искусно, мастерски плавщики проводили их под Бородинским мостом! Ремесло это было рискованным и опасным, а ну как свалится работяга в воду, тут уж неси багры. Разгружали плоты под Дорогомиловым, на Красном лугу. Тут же, рядом с Бородинским мостом, был и тот грязный Дорогомиловский трактир, где пропивала свои деньги деревня – сплавщики, а с ними и низы общества, босяки да оборванцы из золотой роты (синоним крайнего обнищания).
Криминогенная обстановочка в Дорогомилове сложилась соответствующая, создавая кучу проблем городовым и полицейским. Ночью сюда лучше было и не соваться. Недаром у того же Андрея Белого встречаем следующий рассказ о его метаниях в «кривых, заборчатых дорогомиловских закоулках» с отцовским пистолетом – «бульдогом». Там мерещилась ему «тень избивателя»: «видел я приподымаемый кулак с движеньем навстречу мне, но бросался рукою в карман: схватить свой – “бульдог”; тулуп отступал, обливая руганью в спину: “Жидовская сволочь!”»
И как написали бы в советских учебниках, только Великая октябрьская социалистическая революция позволила увидеть несчастным дорогомиловским обитателям свет в конце туннеля. Не сразу, конечно, а в 1935 году с принятием т. н. Сталинского плана реконструкции Москвы, по которому Дорогомиловская улица расширялась более чем в два раза, до 70 метров. А Дорогомиловской площади нашли применение своеобразного узла, связывающего Новый Арбат через Дорогомилово с Можайским шоссе, превращенное в одну из самых оживленных магистралей Москвы, шириной чуть ли не до ста метров. «Правая сторона этой магистрали, – диктовал сталинский план, – освобождается от ветхих зданий. Богатые зелёные массивы связывают магистраль с набережной Москвы-реки. В целях разгрузки Арбата прокладывается новая прямая магистраль, так называемая Новоарбатская. Магистраль проходит от Москвы-реки через кварталы Дорогомиловской улицы и Дорогомиловской площади. Набережная Москвы-реки превращается в сквозную магистраль. Набережные озеленяются, берега одеваются в гранит. Москва-река у Дорогомиловской луки спрямляется».
Из грязи в князи – как же подходит эта поговорка проспекту. Верна она и в более глубоком смысле. Дети рабочих и крестьян, оккупировавшие кремлевские палаты, решили обосноваться в бывшей Дорогомиловской слободе. Сталин, конечно, не претендовал на отдельную квартиру в Дорогомилове, у него и так было где жить, но, что важно, через Дорогомилово вождь ездил на дачу. Это была правительственная трасса. И негоже было хибарам да лачугам попадаться на глаза вождю. Магистраль должна была стать образцовой, парадной, демонстрируя, таким образом, преимущества самого гуманного в мире демократического советского строя, пусть и на отдельно взятом проспекте.
Мало осталось на Кутузовском старожилов, что не только на своем горбу пережили воплощение грандиозных сталинских планов, но и прожили здесь всю жизнь, сохранив при этом отменную память. Таких людей в принципе не должно было быть, учитывая специфику эпохи. Но одного все же удалось отыскать. Это художник Борис Жутовский, появившийся на свет аж в 1932 году и проживший более восьмидесяти лет в одной и той же квартире в доме рядом с «Бородинской панорамой». Участник легендарной выставки в Манеже, это он, Жутовский, удостоился личного упоминания своего имени товарищем Хрущевым в историческом докладе «Высокая идейность и художественное мастерство – великая сила советской литературы и искусства» (абракадабра какая-то!). Сравнивая живопись Жутовского на выставке в Манеже 1962 года с творениями Александра Лактионова («Письмо с фронта»), Хрущев сказал: «Давайте сравним два произведения живописи – автопортрет А. Лактионова и автопортрет Б. Жутовского. Как бы иные ни думали и что бы они ни говорили по этому поводу, но для всякого здравомыслящего человека, обладающего неиспорченными вкусами, ясно, что картина художника Лактионова привлекает своей человечностью и вызывает уважение к человеку. Смотришь на него, любуешься им и радуешься за человека. А кого изобразил Б. Жутовский? Урода! Посмотрев на его автопортрет, напугаться можно. Как только не стыдно человеку тратить свои силы на такое безобразие! Как же так, человек закончил советскую среднюю школу, институт, на него затрачены народные деньги, он ест народный хлеб. А чем же он отплачивает народу, рабочим и крестьянам за те средства, которые они затратили на его образование, за те блага, которые они дают ему сейчас, – вот таким автопортретом, этой мерзостью и жутью? Противно смотреть на такую грязную мазню и противно слушать тех, кто ее защищает…» После такой яркой характеристики Жутовского узнал весь мир. Впоследствии Хрущев уже в отставке извинился перед художником.
Рассказ Бориса Жутовского о жизни на Кутузовском полон интереснейших подробностей, мы будем к нему обращаться в течение всего повествования, а пока впечатления детства: «Кутузовка всегда была правительственной трассой. Вся эта дорога была утыкана вот такой высоты чугунными шкафчиками – телефонами. В один прекрасный момент все шкафчики начинали звонить. И тогда, откуда ни возьмись, возникало штук 20 НКВДэшников, которые начали гонять нас палками. Тогда мы, утирая сопли, скатывались к подножию горы, где была керосинная дяди Феди. До сих пор люблю этот запах керосина с опилками – весь пол засыпан был опилками. Мы там пережидали, пока Сталин проедет, чтобы опять кататься. Его превосходительство ездило, кстати говоря, всего на двух автомобилях. Потом уже через какое-то количество лет мы уже договорились. Они говорили: “Ребята, уходим”. Мы уходили. Мы скатывались вниз. А тут на углу еще была деревня. В марте 1953 года я побывал на даче Сталина. Попер туда на лыжах из любопытства – он умер только-только. Забор местами разломан был, и я вошел на территорию. Тихо, никого нет – охранная будка с выбитыми стеклами… И только одна тетка выходит в ватнике, в валенках, с ведром и идет к речке полоскать тряпки…»
Район Кутузовского проспекта и прилегающих к нему улиц по своему уникален – здесь почти нет панельных домов, все сплошь т. н. «сталинки» – роскошные и внутри, и снаружи дома с просторными подъездами, квартирами большой площади и высокими потолками, прекрасно разработанным внутридомовым пространством. Все построено прочно и надолго, для людей, очень больших людей, их близких и родственников, а также обслуживающей их тонкой научно-технической прослойки. Прямо как в песне: «Будет людям счастье, счастье на века, У советской власти сила велика». Но ведь никто и не обещал, что счастье наступит сразу для всех. Поэтому Кутузовский проспект – это островок счастья, отдельно взятый кусочек коммунизма, возникший в советской Москве в середине 1950-х годов.
Если бы все же проспекты называли в честь строивших их зодчих, то Кутузовский вправе был бы носить имя Розенфельда. Нет-нет, никакого отношения к большевику Льву Каменеву (Розенфельду) он не имеет. Зиновий Моисеевич Розенфельд, уроженец Витебщины и лауреат двух Сталинских премий, два десятка лет занимался застройкой Кутузовского проспекта еще с конца 1930-х годов, когда и названия-то такого не было. А громко заявил он о себе в начале 1930-х годов, когда спроектировал т. н. «Дом ударников-железнодорожников» на Краснопрудной улице, «сумев создать во многом уникальный и аутентичный образ многоквартирного жилого дома для широкой столичной магистрали». В дальнейшем Розенфельд специализировался на проектировании домов для номенклатуры, можно сказать, собаку на этом съел. Быть может, именно по сей причине застройка Кутузовского среди всех других своих московских собратьев отличается наибольшим стилистическим однообразием и гармоничностью. Не каждому архитектору выпадает такая честь и удача – застраивать целые улицы. Розенфельд – автор проектов домов № 21, 22, 23, 24, 25, 30/32. Ну и, кроме того, работа над проектированием соседних зданий проходила под его чутким руководством и влиянием. Вторую свою Сталинскую премию он получил в 1951 году «за разработку и осуществление индустриальных методов строительства многоэтажных жилых домов в Москве».