Кувыр-коллегия
Шрифт:
— Давай. Прочитаю сама….
Василий Кириллович Тредиаковский образование получил в Сорбонне, где учился наукам математическим, философии, богословию. В 1730 году он вернулся в Россию и издал свой знаменитый перевод романа Поля Тальмана "Езда на остров любви". В 1733 году его приняли в Академию Наук, и стал он по совместительству придворным поэтом новой императрицы Анны Ивановны. В 1735 году Тредиаковский издал "Новый и краткий способ к сложению стихов Российских". Но судьба не была к нему милостива….
Год 1736, март, 21 дня. Санкт-Петербург. Кабинет министров императрицы.
В кабинете на заседании в тот день присутствовала сама императрица. Она в деле Тредиаковского быстро разобралась. И её возмутила глупость и несуразность обвинения против него выдвинутого.
Доклад как всегда делал граф Остерман:
— По восшествии на престол империи Российской государыни Анны был уничтожен яко вредный для державы Верховный тайный совет. И восстановлен в прежнем величии сенат, еще Петром великим созданный для управления делами государства. И был сенат разделен на пять департаментов: департамент духовных дел, департамент военных и морских дел, прибыльный департамент что расходами и доходами ведает, департамент юстиции, департамент торговый и мануфактурный. Сенату надлежит верховодить над всеми коллегиями и для того императрицей были восстановлены посты генерал-прокурора и обер-прокурора. На должность генерал-прокурора был определен граф Павел Петрович Ягужинский, еще при Петре Великом сию должность исправлявший…..
— Андрей Иваныч! — прервала Остермана императрица. — Про что ты толкуешь? Я не для сего сюда пришла сегодня. Про сие всем давно известно. Я про доносы непотребные знать желаю. Отчего в нашем государстве при моем царствовании столько людей задарма обвиняют? До меня слухи доходят! И жалоба Тредиаковского тому подтверждение.
— Вот я к этому и веду, Ваше величество. При Петре Великом для дел изменных Преображенский приказ существовал. Но в году 1730-м вместо него была Тайная розыскных дел канцелярия учреждена. И ведать онной генерал Андрей Ушаков был поставлен. И его на заседание кабинета я пригласил. Пусть и отвествует!
— Что скажешь ты, Ушаков? — императрица строго посмотрела на генерала.
— Трудимся на благо царствования твоего матушка.
— Ты мне дурака здесь не валяй! Я шутовство люблю, но не на заседании кабинета государственного. Али не понял куда зван?!
Тон императрицы стал таким, что Ушаков задрожал. Анна в такие минуты могла и приказать его в Шлиссельбург кинуть.
— Отчего у тебя по доносам смехотворным люди в подвалах сидят? Что за дело у тебя по моему пииту* (*пиит- поэт) Тредиаковскому заведено? Мне жалобы надоело разгребать. Этим ты должен заниматься. Ты, а не я. Чего глаза пучишь, Остерман? Не знал про сие?
— А что такое по Тредиаковскому? — Остерман не слышал ничего подобного. — Что у вас с пиитом, генерал?
— Донос на сего пиита поступил. В его стихах было вольнодумство усмотрено. И для того дело мы сие расследуем со всем тщанием. Ибо пиит сей в оде в честь государыни нашей назвал титул императрицы тако — "императрикс".
— И что? — не понял сути дела Остерман. — Я сам ту оду читал многократно.
— Зачти! — приказал императрица Ушакову.
Тот открыл папку, достал лист и стал читать:
— Да здравствует днесь императрикс Анна,
На престол седша увенчана….
Воспримем с радости полные стаканы,
Восплещем громко и руками,
Заскачем весело ногами
Мы — верные гражданы!
— И что в сем стихе тебе не понравилось? — спросил Остерман. — Подданные возрадовались коронации Анны! Где дело то изменное?
— Но титулатура "императрица" была злонамеренно изменена на "императрикс"! И в том было усмотрено….
— Вот! — прервала Ушакова императрица. — Сие не врагов моих ловить! Так то легче чины да звания себе добывать! Дело на пустом месте завели и уже сколь бумаги по нему исписали. И больше 40 человек пытке подвергли! Губернатор Тобольский в гостях пребываючи, услышал ту оду и подумал про сие слово "императрикс" и "слово и дело" завел. Пятерых арестовали. Затем дело до Москвы докатилось. И там 20 человек взяли в застенок. А затем и до Петербурга дошло. И самого Тредиаковского трепать стали. Отчего ты дескать, раб божий, то слово "императрикс" написал? Не злоумышлял ли на государыню? Так?
— В том разбирательство идет, матушка, — залепетал Ушаков.
— Разбирательство с Тредиаковским? А за Лизкой цесаревной не следишь?! Так? Отчего тебе за ней следить? Может и сам думаешь в тайности, что она на престоле вместо меня сидеть достойна?!
— Да что ты, матушка-государыня! — Ушаков пал на колени.
— Встань! — приказала Анна. — Дело по "императрикс" прекратить! Всех людей по нему заарестованных освободить и каждого достойно наградить. И награду ты из своих средств, Ушаков, изыщешь. И ежели обманешь, смотри. Не помилую! Все самолично проверю!
— Все исполню, матушка.
— Отчего у тебя доносы такие процветают? Думаешь, не знаю? От того, что фискалы некие хотят награду захапать и ничего при сем не делать! Они не измену в государстве ищут, но наград для себя. И от того твою императрицу знаешь, как зовут? "Царь Иван Васильевич"! Это я то! И ты, Остерман, в том виноват! Не следишь! Не урезонил Ушакова. Ты вице-канцлер и тебе до всего должно дело быть!
Остерман покорно склонил голову.
— При Петре Великом за ложный донос казнили и доносителя. А теперь что? — продолжала бушевать императрица. — За ложные доносы награды раздают? То прекратить! С того кто "слово и дело" кричит спрашивать строго! И ежели попусту кто сие кричал или облыжно, то того казнить жестоко!
— Будет исполнено все по слову великой государыни, — ответил Ушаков.
— Враг мой Голицын! Тот самый, что кондиции богомерзкие изобрел и власть царей хотел ограничить в имении своем сидит и шипит словно змий! И про меня гадости говорит! А Тредиаковского за оду похвальную судят! Вот она справедливость в моей империи!
— Но Голицын Дмитрий Михайлович стар уже, государыня. И в Европе его знают, — вступился за старика князь Черкасский. — Стоит ли его трогать? И так помрет в скорости. А чести твоей государской, матушка, поруха в Европе.