Кувыр-коллегия
Шрифт:
— Вы меня еще не знаете, гере Петер, — заговорил Либман по-немецки. — Но пришло время для нас познакомиться ближе. Ибо вы стали товарищем моему доброму другу Эрнесту Иоганну Бирену. Хотя я могу общаться вами и на вашем родном итальянском языке. Не угодно ли?
— Не стоит, я хорошо владею немецким.
— Вы, Петер, пришлись ко двору нашей государыни. А я знаю Анну еще по Митаве, когда она была только герцогиней Курляндии и Семигалии и о короне российской и не мечтала. И в России, получив корону, она не забыла старых друзей. И часто русские обвиняют в этом государыню. Не могу понять за что. Дядюшка Анны император
— Я уже слышал про это. Императрица, опираясь на гвардию, те "кондиции" разорвала и провозгласила себя самодержавной государыней.
— Оно так. В России без этого нельзя. Это вам не Италия, где в Венеции республика имеется. Но можно ли сравнить размеры России и Венеции? Только самодержавие пригодно для управления такой страной как Россия. Но власть самодержавная одну особенность имеет. Около престола монарха может любимец появиться. Он фаворитом прозывается, или фавориткой. И через близость свою к особе царственной может на политику государственную влиять.
— Про то мне известно! Граф Бирен и есть такая особа. И в Европе это известно. При дворе версальском фавориты не единожды многие дела решали.
— Это так. Но вы знаете, что если вы друг Бирену, то у вас здесь будет немало врагов?
— Уже успел это узнать. Вчера камергер Бестужев-Рюмин хотел побить меня палкой и назвал "холуем безродным", и еще…, - Мира не смог вспомнить русские слова, высказанные камергером.
— И еще он назвал вас "псом курляндским", хоть вы вовсе и не курляндец, — договорил за него Лейба. — Я знаю про это происшествие, Петер. И знаю, что вы побить себя не дали. И камергер пока отступил. Но это пока. Молодой Бестужев-Рюмин мстителен.
— Я схватился, было за шпагу, но Бестужев-Рюмин сказал, что клинка своего дворянского марать о колотушку шутовскую не намерен. Тогда я высказался по правде, гере Либман.
— А что вы сказали? — заинтересовался банкир. — Про это мне не доложили. Не досмотрели соглядатаи. А ведь я советовал им быть внимательными и ничего не упускать.
— Тесть Бестужева-Рюмина, отец его жены, князь Никита Волконский, также при дворе в шутах служит. И я сказал, что "отец вашей жены шут похлеще моего и честь его дворянская давно и без моей колотушки замарана!".
— Молодец! Ловко отбрил, этого павлина надутого. Но теперь у вас есть не просто враг, а страшный враг. Берегись его. Бестужев-Рюмин хитер. И, как я уже сказал, мстителен.
— Но графа Бирена, моего покровителя, он боится.
— До времени. Вот отчего я желаю вас познакомить с коньюктурами придворными, Петер. Сам Бирен этого не сделает, ибо весьма простодушен. Эрнест не понимает много. Он не жесток, а здесь жестоким быть следует. Вы уже поняли, кто интригует против Бирена?
— Не совсем. Но слышал о бароне фон Левенвольде.
—
— Но вы сказали…
— Сам Карл Густав и его брат обер-гофмаршал Рейнгольд фон Левенвольде люди посредственные. Да можно сказать больше — глупые они люди. Но за Левенвольде стоят влиятельные круги при дворе. За ним стоит сам Остерман, вице-канцлер империи Российской, который и делает сейчас всю политику внешнюю и внутреннюю. Он фактически и правит Россией. Он берет взятки от двора венского и политику империи в угоду их интересам поворачивает. Остерману Бирен не нужен. Они соперники. Вот он и держит руку фон Левенвольде. Враг нашему Бирену и фельдмаршал Миних, еще один немец при дворе.
— Миних? А что они с Биреном не поделили?
— Миних честолюбец. И честолюбец каких мало. А я знавал всяких честолюбцев на своем веку. Но желает преклонения перед своей личностью и своим военным гением. Но он пока не так опасен как Остерман и Левенвольде. Миних скоро уедет на войну, когда Россия сцепиться с Турцией и Крымом, и, надеюсь, обломает там себе рога. Но в будущем они столкнуться. Наш Эрнест и Христофор Бурхард Миних. И многие русские враги нашему Бирену.
— Трудно мне во всем этом разобраться. Я ведь не политик.
— Как не политик? Вы меня не поняли, Петер.
— Но я в кувыр коллегии состою. Не в коллегии дел иностранных, не в военной коллегии.
— Шуты придворные большое касательство до "политик" российский имеют. Именно шуты иногда и делают сей "высокий политик". Братья Левенвольде обхаживают Юшкову. Баба она тупая и вздорная, но на государыню громадное влияние имеет.
— Это та, что ногти государыне стрижет? — Пьетро наблюдал эту сцену постоянно во время утренних приемов в спальне у государыни.
— Именно. Они её лейб-стригунья прозвали. Но звезда Бужениновой взошла еще выше, чем звезда Юшковой. Правда Буженинова ни на кого не работает. Слишком независима и строптива. Мечтает про одно — выйти замуж. А иные шуты на придворные группировки работают. Лакоста, например, король самоедский, с которым вы едва на дуэли не сразились, на кабинет-министра князя Алексея Черкасского работает и на братьев Лвенвольде. В зависимости от того, кто заплатит больше. Балакирев Иван золотом от Левенвольде и от Остермана иногда не гнушается. А иногда и от меня берет. А вы говорите, Петер, что к политике касательства не имеете. Имеете и еще какое. Ибо шутки ваши государыне по сердцу. И завтра может статься, что вы станете "политик" определять!
Мира поклонился.
— А историю московского нищего Тимофея Архипыча слыхали?
— Нет.
— Он в Москве проживал и в юродивых числился. Есть у русских такая категория почитаемых нищих. Сей Архипыч громадное влияние на "политик" имел. Предсказателем себя мнил. Вроде бы волю господа вещал. Но ту волю ему в старобоярских домах Москвы диктовали. А он отговаривал царицу в Петербург переезжать из Москвы.
— Про такое я также не слышал.
— Он уже умер. И это я к слову про него вспомнил. И вы, Петер, большую пользу вашему другу Бирену принести можете.