Кузен Понс
Шрифт:
— Неужели же, дорогой мой господин Пулен, вы откажетесь, спасши меня от смерти, вытащить из нужды, раз вам достаточно сказать два слова?.. — спросила она.
Врач почувствовал, что дал дьяволу ухватить себя за палец и теперь тот не выпустит его из своих цепких когтей. Испугавшись, что из-за таких пустяков он может потерять свое доброе имя, он ответил на дьявольскую выдумку тетки Сибо не менее дьявольской выдумкой.
— Послушайте, голубушка мадам Сибо, — сказал он, вернув ее обратно и уведя к себе в кабинет, — я выполню свой долг благодарности, я помню, что обязан вам местом при мэрии...
— Я с вами поделюсь, — быстро сказала она.
— Чем? — спросил доктор.
— Наследством, — ответила привратница.
— Вы меня не знаете, — ответил доктор, становясь в позу Валерия Публиколы [54] . — Не будем говорить об этом. У меня есть товарищ по коллежу, человек весьма смышленый, с которым мы очень близки, тем более
54
Валерий Публикола — вместе с Луцием Юнием Брутом был консулом первого года Республики (VI в. до н. э.).
— Вот сволочи! — воскликнула тетка Сибо.
— Да, — сказал доктор, — они все ополчились на него, так что ему пришлось продать свою контору из-за якобы неблаговидных поступков; в дело вмешался прокурор и как тамошний уроженец принял сторону своих земляков. Теперь бедняга еще более нищ и гол, чем я, он поселился в нашем округе, зовут его Фрезье. Сейчас он вынужден выступать в мировом и в полицейском суде, так как он частный поверенный. Живет он неподалеку, на улице Перль, дом номер девять. Ступайте к нему, подымитесь на четвертый этаж и на двери увидите красный сафьяновый квадратик с надписью золотыми буквами: «Контора господина Фрезье». Фрезье набил себе руку на спорных делах, за умеренную плату он обслуживает привратников, мастеровых и весь бедный люд нашего округа. Он человек честный, будь он мошенником, то, при своих способностях, как вы сами понимаете, жил бы припеваючи. Сегодня вечером я его повидаю. А вы сходите к нему завтра с утра; он знает господина Лушара, члена коммерческого суда, господина Табаро, судебного пристава при мировом суде, господина Вителя, мирового судью, и нотариуса, господина Троньона, — он уже пользуется известностью среди самых уважаемых в нашем квартале юристов. Пусть он возьмется за ваше дело, пусть по вашему совету господин Понс обратится к нему; на Фрезье вы можете положиться, как на себя самое. Только не вздумайте предлагать и ему ту или иную сделку, оскорбительную для честного человека, он достаточно понятлив, вы договоритесь и так. А затем вы расплатитесь с ним за услуги при моем посредстве.
Тетка Сибо лукаво посмотрела на доктора.
— Скажите, это не тот ходатай, что выручил торговку галантереей с улицы Вьей-дю-Тампль, мадам Флоримон, помните, дело шло о наследстве, оставленном ее дружком?
— Тот самый, — подтвердил доктор.
— Разве это не срам, — воскликнула тетка Сибо, — он выхлопотал ей двухтысячную ренту, а она отказала ему, когда он сделал ей предложение, и, как болтают, отделалась дюжиной рубашек голландского полотна и двумя дюжинами носовых платков? Подумаешь, нужно ему ее приданое!
— Голубушка, мадам Сибо, — сказал доктор, — приданое стоило тысячу франков, и Фрезье, который тогда еще только начинал практиковать в нашем квартале, очень в нем нуждался. Кроме того, она беспрекословно оплатила все судебные издержки. Выиграв это дело, Фрезье получил другое, так что теперь он очень занят; но что мои, что его клиенты, одни других стоят.
— Праведники здесь, на земле, всегда страдают, — вздохнула привратница. — Ну, прощайте, господин Пулен, спасибо вам.
С этого момента начинается драма, или, если хотите, страшная комедия, смерти холостяка, попавшего силою обстоятельств в лапы к жадным и хищным людям, которые не отходили от его одра, подстрекаемые самыми сильными страстями: страстью коллекционера, жадностью овернца, ради наживы способного на все, даже на преступление, алчностью стряпчего Фрезье, одно описание берлоги которого приведет вас в ужас. Впрочем, действующие лица этой комедии, для которой первая часть нашей повести служит как бы прологом, те же, что выступали и до сих пор.
Умаление смысла некоторых слов — одна из странностей людских нравов, и, чтоб объяснить ее, потребовались бы целые томы. Попробуйте назвать адвоката ходатаем по делам, и он обидится не меньше оптового торговца колониальными товарами, если вы адресуете ему письмо: «Господину такому-то, бакалейщику». Многие светские люди, которые должны бы знать эти тонкости обращения, потому что, по совести говоря, им и знать-то больше нечего, все же не ведают, что «сочинитель» — одно из самых обидных наименований для писателя. Слово «сударь» — яркий пример того, как живут и умирают слова. «Сударь» означает «государь». Этот столь почтенный в старину титул ныне сохранился только за особами царствующего дома, а между тем словом «сударь», которое образовалось из слова «государь» путем утраты одного слога, называют теперь первого встречного; в то же время слово «государь» сохранилось в официальном обращении, в пригласительных билетах на свадьбы или похороны: «Милостивый государь». Чиновники судейского ведомства, члены судебного присутствия, юрисконсульты, судьи, адвокаты, присяжные поверенные, судебные приставы, советчики по юридическим делам, нотариусы, ходатаи, стряпчие, защитники — вот различные наименования для людей, отправляющих правосудие или содействующих его торжеству. На последней ступени этой лестницы стоят ходатаи по делам и подручные судебных исполнителей, в просторечии именуемые понятыми. Понятой — случайный помощник правосудия, его дело содействовать выполнению судебного постановления; это, так сказать, разовый палач в гражданских делах. А вот ходатай по делам — это уж особо обидное прозвище для профессионального юриста, все равно что «сочинитель» для профессионального писателя. У французов в каждой профессии есть такие уничижительные наименования, порожденные раздирающей все профессии конкуренцией. В каждом ремесле есть свое обидное прозвище. Но слова «ходатай» и «сочинитель» утрачивают пренебрежительное значение во множественном числе. Можно сколько угодно, не задевая ничьего самолюбия, употреблять слово «сочинители» и «ходатаи». Дело в том, что в Париже в каждой специальности есть не только профессора, но и свои уличные шарлатаны, то есть люди, клиентурой которых является, так сказать, улица, простонародье. Во многих кварталах и по сей день еще сохранились частные ходатаи по делам, мелкие законники, вроде как на Главном рынке не перевелись еще ростовщики, ссужающие на короткий срок под большие проценты: между ними и банкирами примерно та же дистанция, что между Фрезье и господами из адвокатского сословия. Странное дело! Простонародье боится официальных представителей юридического мира так же, как и шикарных ресторанов, народ предпочитает частных ходатаев и простые трактиры. Каждый социальный слой придерживается того, что ему ближе. Только избранные натуры не боятся высот, не испытывают мучительного стеснения в присутствии вышестоящих и смело завоевывают себе положение, как, например, Бомарше, который уронил часы вельможи, хотевшего его унизить; но дело в том, что выскочки, особенно если они умеют скрыть сброшенную ими кожу, — редчайшее явление.
На следующий день в шесть часов утра тетка Сибо уже стояла перед домом на улице Перль, где жил ее будущий советчик, стряпчий Фрезье. Это был один из тех старых домов, в которых в былое время квартировала мелкая буржуазия. Туда вел крытый ход. Первый этаж, частично занятый швейцарской и лавкой краснодеревца, мастерская и склад которого загромождали задний дворик, был разделен на две части лестницей и прихожей с промозглыми от сырости стенами. Казалось, дом изъеден проказой.
Тетка Сибо прошла прямо в швейцарскую, там, в каморке в десять квадратных футов, выходившей на задний двор, помещался один из собратьев Сибо — сапожник, с женой и двумя малолетними детьми. Вскоре обе женщины уже почувствовали себя закадычными друзьями — достаточно было тетке Сибо сказать, кто она, чем занимается, и посудачить о жильцах в доме на Нормандской улице. За четверть часа, пока привратница г-на Фрезье готовила завтрак мужу и детям, кумушки насплетничались всласть, и мадам Сибо перевела разговор на здешних жильцов, и в частности на стряпчего.
— Я пришла посоветоваться с ним о делах, — сообщила она. — Один из его друзей, доктор Пулен, обещал сказать ему обо мне. Вы знаете господина Пулена?
— Еще бы! — ответила привратница с улицы Перль. — Он спас мою младшую девочку от крупа.
— Меня он тоже спас... А господин Фрезье что за человек?
— Такой человек, моя голубушка, — сказала привратница, — что в конце месяца из него деньги за письма клещами не вытащишь.
Ответ удовлетворил понятливую тетку Сибо.
— Можно быть бедным и все же честным, — заметила она.
— А как же, — подхватила ее сотоварка. — Мы тоже в золоте да в серебре не купаемся, медяка лишнего нет, но чужого гроша не возьмем.
Тетка Сибо услышала хорошо знакомые ей речи.
— Значит, голубушка, на него можно положиться? — спросила она.
— Еще бы! Мадам Флоримон не раз говорила, что таких стряпчих, как господин Фрезье, поискать надо, когда он за чье-нибудь дело возьмется.
— Почему же она не пошла за него, ведь она ему своим благосостоянием обязана? — быстро спросила тетка Сибо. — Подумаешь, кто она такая — хозяйка галантерейной лавочки, да еще на содержании у старика была, а, тоже мне, от жениха, да еще адвоката, нос воротит!
— Почему не пошла? Вы собираетесь сейчас к господину Фрезье, так ведь? Ну, вот когда войдете к нему в кабинет, тогда поймете почему, — сказала привратница, провожая тетку Сибо в прихожую.
По лестнице, которую освещали раздвижные окна, выходившие на задний двор, ясно было, что за исключением владельца да стряпчего Фрезье все остальные жильцы зарабатывают себе на хлеб трудами рук своих. На замызганных ступенях валялись образцы всяческих ремесел: поломанные пуговицы, лоскутки муслина, спартри, обрезки меди. Подмастерья с верхних этажей измарали все стены непристойными рисунками. Последние слова привратницы, подстрекнув любопытство тетки Сибо, побудили ее обратиться за советом к приятелю Пулена, но окончательное решение она отложила до личной встречи.