Кузен Понс
Шрифт:
— Ми нитшего не полютшали, — сказал добряк немец, — я просиль у вас деньги только потому, што отшутилься на улице без гроша в кармане... Тшерез кого передали ви наградние?
— Через вашу привратницу!..
— Тшерез мадам Зибо! — воскликнул музыкант. — Она убиль Понса, обокраль, продаль его... Она хотель сшетшь его завешшание в камин, она мерзавка, зльодейка!
— Но, милейший, как же это возможно, чтоб единственный наследник и вдруг — на улице, без гроша в кармане, без крыши над головой! Да ведь это
— Менья вигналь... Я есть иностранец, я нитшего не могу понимать в закон...
«Эх, бедняга», — подумал Годиссар, предвидя исход столь неравной борьбы.
— Послушайте, — обратился он к Шмуке, — знаете, что я вам посоветую...
— Я взяль адвокат!
— Не откладывая, постарайтесь уладить это дело с законными наследниками; выговорите себе определенную сумму и пожизненную ренту и доживайте спокойно свой век...
— Я этого отшень хотшу! — ответил Шмуке.
— Хотите, я вам это устрою? — сказал Годиссар, которому Фрезье изложил накануне свой план действия.
Годиссар рассчитывал услужить молодой виконтессе Попино и ее мамаше, уладив это грязное дело. «Может быть, со временем получу статского советника», — думал он.
— Я вас упольноматшиваю...
— Ну и отлично! Прежде всего, — сказал сей Наполеон парижских театров, — вот сто экю...
Он достал из кошелька пятнадцать луидоров и протянул их музыканту.
— Это вам жалованье за полгода вперед; если вы потом уйдете из театра, вы мне их вернете. Давайте посчитаем! Сколько вы расходуете в год? Много ли вам требуется для полного благополучия? Не стесняйтесь, не стесняйтесь, говорите, сколько вам надо, чтобы жить как Сарданапал?
— Мне нушно одну зимню и одну летню одешду.
— Триста франков! — сказал Годиссар.
— Башмаки, тшетире пари...
— Шестьдесят франков.
— Тшульки.
— Кладу двенадцать пар! Тридцать шесть франков.
— Польдюшины соротшек.
— Полдюжины бумажных сорочек, двадцать четыре франка, столько же полотняных, сорок восемь франков, всего семьдесят два. Значит, четыреста шестьдесят восемь, с галстуками и носовыми платками, ну, скажем, пятьсот; сто франков — прачка... всего шестьсот ливров! Теперь сколько нужно на жизнь?.. Три франка в день?
— Нет, это есть много!
— Прибавим еще на шляпы... Итого, полторы тысячи франков и пятьсот на квартиру — две тысячи. Хотите, чтоб я выхлопотал вам две тысячи франков пожизненной ренты... с полной гарантией?
— А ешше на табак?
— Две тысячи четыреста!.. Ах, папаша, папаша, знаем мы, что вам за табак нужен!.. Вот дождетесь, покажут вам такой табак! Ну, хорошо, две тысячи четыреста франков пожизненной ренты...
— Ешше не все! Я хотшу полютшить сразу некоторую зумму...
«На булавки!.. Так! Ох уж эти мне простодушные немцы! Вот ведь старый разбойник! Не хуже Робер Макэра», — подумал Годиссар.
— Сколько вам надо? — спросил он. — Но уж больше ни-ни!
— У менья есть свяшшенний для менья дольг.
«Долг! — подумал Годиссар. — Вот мошенник, тоже мне, золотая молодежь! Он еще вексель придумает! Надо кончать это дело. А Фрезье-то не сообразил, с кем дело имеет».
— Ну, какой долг, милейший? Я слушаю!
— Кроме менья, только один тшельовек пошалель о Понсе... У него отшаровательная дотшурка, с прекрасными белокурими волозиками. Я смотрель на нее, и мне казалось, што сюда залетель ангелотшек из моя бедная Германия, откуда мне не надо било уесшать... Париш недобрий город для немцев, над нами здесь смеются, — сказал он, кивнув несколько раз головой, как человек, который насквозь видит все коварства мира сего...
«Да он спятил!» — подумал Годиссар. И, охваченный жалостью к простодушному немцу, директор прослезился.
— Ах, ви менья понимаете, герр дирэктор! Ну, так этот тшельовек с дотшуркой — Топинар, ламповщик и слюшитель при оркэстр. Понс его любиль и помогаль, один только Топинар биль на похоронах моего единственного друга, стояль в церкви, провошаль на кльадбишше... Я хотшу полютшить три тисятши франков для него и три тисятши для его девотшки...
«Бедняга!» — мысленно пожалел его Годиссар.
Рьяного выскочку Годиссара тронуло такое благородство, такая признательность за поступок, который в глазах других людей был сущей безделицей, а в глазах кроткого агнца Шмуке перетягивал, подобно стакану воды Боссюэ [67] , все великие победы завоевателей мира. При всем своем тщеславии, при яростном желании выбиться и дотянуться до своего друга Попино, Годиссар был человеком от природы добрым, отзывчивым. И он отказался от своих слишком поспешных суждений о Шмуке и встал на его сторону.
67
«...подобно стакану воды Боссюэ...» — Боссюэ Жак Бенинь (1627—1704) — французский епископ, автор ряда сочинений на богословские темы. Здесь имеется в виду место из «Надгробного слова принцу Конде», в котором Боссюэ говорит, что стакан воды, поданный бедному, ценнее, чем победы завоевателей.
— Вы все получите! Я сделаю больше, дорогой Шмуке. Топинар честный человек...
— Да, я только што биль у него дома, при всей своей бедности, он не нарадуется на детишек...
— Я возьму его в кассиры, ведь старик Бодран уходит...
— Да блягосльовит вас бог! — воскликнул Шмуке.
— Ну, так вот что, любезный друг, приходите в четыре часа сегодня вечером к нотариусу господину Бертье, я все улажу, и вы до конца жизни ни в чем не будете знать нужды... Вы получите шесть тысяч франков и будете работать с Гаранжо на тех же условиях, на которых работали с Понсом.
— Нет, — сказал Шмуке, — мне уш не шить на свете!.. Душа ни к тшему не лешит... Я, дольшно бить, болен...
«Бедная кроткая овечка», — подумал Годиссар, прощаясь с собравшимся уходить немцем.
— В конце концов кушать каждому хочется. И как сказал наш великий Беранже:
Овечки бедные, всегда вас будут стричь.И, не желая поддаваться умилению, он громко пропел этот политический афоризм.
— Распорядитесь, чтоб подали карету! — сказал он рассыльному.