КузинаЖурналистика
Шрифт:
Это важно, и об этой стороне не стоит забывать, особенно если журналистика привлекает именно своей экстремальностью.
Однако важнее этого ежедневность поступка, когда профессия требует от тебя поступков всегда.
Из всех этих историй последует один важный вывод. Так что прочитай их все – чтобы этот вывод понять и принять.
Его называли «королем русского репортажа». Он сам подробно рассказал о том, как пришел в журналистику (прочитай «Мои скитания»).
Не сразу нашел себя в журналистике, но именно ее всегда почитал настоящим своим делом. Как шел? Сбежал из дома в артель бурлаков (романтика времен романа Н. Г. Чернышевского «Что делать?», очень хотелось славы Никитушки Ломова), служил в армии и воевал, попал под арест и сбежал из тюрьмы (разогнул решетки на окне своими ручищами, спустился по крыше и стене, тихо прошел мимо спящего полицейского на воротах, и тут же на счастье нашел кошелек с двадцатипятирублевкой), актерствовал в театре и наконец оказался в газете.
И что из этого следует? Гиляровский был чрезвычайно любознателен, ему как воздух нужна была «перемена мест», он не боялся черного труда и трудностей бродячей жизни, он обладал огромной физической силой и выносливостью.
Что потребовала журналистика от «новенького»? В Москве главным жанром был репортаж – освещение событий, своеобразные ТВ-новости той эпохи (в утренней газете читали о событиях вчерашнего дня во всем большом городе, во всей стране). Репортер должен был оказаться на месте происшествия быстрее других репортеров – газеты конкурировали друг с другом по принципу первенства, и от того, насколько газета оперативно освещала события дня (вчерашнего), зависело, какова будет подписка на нее. Сначала пожары – самое частое происшествие тогдашней Москвы. Надо быстро прибыть к месту, вместе с пожарной командой (и все команды Москвы знали Гиляровского), чтобы успеть увидеть событие – и рассказать потом об этом в газете для читателей так, будто и они сами стояли у рушащихся стропил крыши. И писать об этом – уже поступок. Ты видишь смерть, страдание, и пишешь об этом для других. Но поступок и в том, что когда рядом с тобой гибнут люди, ты не «зритель», а спасатель. И Гиляровский ловко научился орудовать пожарным топориком, помогал, спасал – как заправский пожарный, а не репортер. Это великое правило «включенного наблюдения»: если уж ты в гуще событий, то, прежде всего, ты человек, а уж потом журналист. Но когда помочь уже нельзя, трагедия становится частью работы, чем-то будничным. Удивительно читать рассказ Гиляровского об одном событии, когда офицер застрелил жену и застрелился сам. Одновременно с Гиляровским через другую дверь в комнату входит другой репортер его же газеты. Между двумя коллегами-журналистами два трупа. Гиляровский весьма цинично заявляет: «материал строчек на полтораста» (это значит, хороший гонорар). И они кидают монету – кому писать. Гиляровский проиграл, пожал руку товарищу (они протянули руки друг другу «через два трупа») и ушел. Зачем он рассказал об этом? Был честен с читателем. Ежедневная репортерская работа притупляла обычные чувства, переживания при виде смерти. Но когда под землю ушел целый почтовый поезд (ужасный ливень размыл насыпь, и поезд, рухнувший с размытой насыпи, оказался похоронен под потоками глины, стволов вывороченных деревьев), Гиляровский прибыл на место события первым – потому что тайком пробрался в вагон правительственной комиссии, отправившейся на разбирательство этого дела. Это опять была ситуация, когда некому уже было помогать, – погибли все. Рабочие разгребали завал, вытаскивали трупы, складывали их в импровизированный «морг» – овраг, там мыли, опознавали, увозили трупы, чтобы освободить место для новых и новых тел. Гиляровский провел там 14 дней и отправил в газету столько же репортажей из этой адской трясины. Немытый, измученный, он был просто физически отравлен ужасным запахом смерти. Долго не мог потом мясо есть и даже видеть. Мог ли отказаться? Да, но тогда не был бы Гиляровским. Мы можем много что возразить – с высоты нашего времени. В чем же поступок? Что Гиляровский создавал очерки о катастрофах, пожарах, убийствах и разбоях? О том, о чем пишут сегодня газеты, презрительно именуемые «желтой прессой»? С запахом «скандала» и «разоблачения»? Но кто бы тогда написал о пожаре на фабрике, раскрыл правду о причинах – нежелании фабричного начальства «тратиться» на быт простых рабочих? После той публикации фабрика взбунтовалась, многие другие забастовки рабочих использовали эту статью, предъявляя претензии хозяевам. Может быть, именно репортажи Гиляровского и будили общественную мысль, заставляли тысячи читателей задумываться – почему же мы живем так плохо? Не в нашем ли безразличии, равнодушии кроется причина?
Репортажем, который прочитала вся Россия, стала «Катастрофа на Ходынском поле». Гиляровский был единственным репортером, написавшим о трагедии, ознаменовавшей коронацию последнего русского царя. Это сухая хроника событий, рассказ очевидца. Почти лишенный каких бы то ни было «красот стиля». Почти протокольным языком журналист описывает место, где развернулись события. Это одна из ярких черт репортерской манеры Гиляровского – он действительно стремится показать события, а не только описать их. Читая эти сухие строки, переживаешь ужас – никто не догадался предотвратить трагедию, а сотни тысяч людей собрались на Ходынке ради каких-то узлов с подарками, причем городские власти могли бы заподозрить неладное еще с вечера 17 мая, когда толпы людей начали свое дежурство в ожидании царских милостей, жгли костры, а к ним всё подтягивались и подтягивались новые толпы. После четкого, «рубленого» описания местности автор репортажа переходит к описанию толпы. Трагедия разворачивается исподволь, читатель уже понимает, что этой толпе нет исхода, не остается ничего другого, как ждать развязки. Краткое описание момента, когда наконец началась раздача «узлов» (подарков), – это уже развязка, а не пик. Страшно даже представить себе, что в этой толпе были дети, подростки (и Гиляровский не случайно вставляет эти эпизоды, истории детей, оказавшихся в толпе). Но еще страшнее картина, когда толпа просто валится на людей, стоящих в овраге, калечась и калеча.
Поступком был сам факт публикации репортажа. Хотя многие были уверены, что царь «свернет» гуляния и празднования, посвященные коронации, выразит соболезнования, произнесет слова сожаления о случившемся, оказалось иначе. Администрация и сам Николай предпочли ни словом не упоминать о произошедшем. Но погибших было невероятно много, трупы везли по улицам в переполненных телегах, и не было никого, кто не знал бы об этом кошмаре. На фоне официального замалчивания репортаж Гиляровского был подобен взрыву. Читали все, передавали друг другу газету, ужасались. После этого репортажа имя Гиляровского стало символом социально ответственной журналистики.
Не хотелось бы смотреть на Гиляровского как на абсолютно бескорыстного «добывателя истины». Он зарабатывал деньги, и хорошо понимал, что его заработок напрямую зависит от его активности, готовности среди ночи срываться с места и бежать в ад какого-нибудь происшествия, спать на земле, помогать таскать трупы, разговаривать с теми, кто только что пережил шок потери близких. В его воспоминаниях деньги – важная часть жизни. Но они не заслоняют для Гиляровского смыслы его деятельности. В его богатой жизни было много занятий – а вот к сердцу пришлась только журналистика.
Это значит, что обязательным элементом той формулы журналистики, которую мы стремимся вывести, будет призвание.
Возникает вопрос – а что это такое, призвание? Слово пафосное, но смысл простой. Это вовсе не миссия, какой-то внутренний призыв. Это ощущение того, что ты занят своим делом. Вот, слышишь? Не «любимым» даже, а просто «своим». Всё в этой деятельности тебе предельно ясно, все механизмы этой работы тобой изучены, ты чувствуешь себя в «шкуре журналиста» как в домашнем халате – тепло и уютно, нет никаких «проклятых вопросов». Тепло и уютно даже спать на земле под дождем, потому что это уют другого рода – чувство правильно найденного своего «места в жизни».
Его почему-то называли основателем «желтой прессы» – сенсационных «листков», бьющих на эмоции, полных дешевых сенсаций, слухов и сплетен. Но это несправедливо по отношению к Пулитцеру. Он говорил, что сенсационизм вообще должен быть ограничен. Если сенсация того стоит – она должна быть предельно ярко «выдвинута» в газете. Но только не фейк, только не подделка. Ты можешь прочитать, что жизнь Пулитцера – это восхождение от нищеты к многомиллионному состоянию. Это правда. Но важнее, что его жизнь – это восхождение к высшему пониманию назначения прессы в развитии и становлении гражданского общества.
Он родился в обеспеченной венгерской семье, учился в частной школе, но, как только ему исполнилось 17 лет, попытался наняться в армию. Его не взяли ни в одну из европейских армий, куда он стремился пробиться (причиной было общее слабое здоровье, но особенно плохое зрение – Пулитцер к 40 годам ослеп полностью, однако рассказ об этом еще впереди). Не теряя надежды, он «продал» сам себя вербовщику, собиравшему «пушечное мясо» для армии американской, и на корабле пересек Атлантический океан.
В Америке ему пришлось не только участвовать в Гражданской войне, но и мести улицы, быть продавцом, работать конторщиком, похоронщиком при холерных бараках и много что еще делать, пока он нашел себя в роли газетчика. Дорога к газете была чрезвычайно сложной – Пулитцер (его родным языком был венгерский) прекрасно говорил по-немецки и по-французски, но в США все эти навыки были бессмысленны – ему нужно было освоить язык английский. Он после двух работ шел в библиотеку и там по четыре часа в день сидел за книгами и словарями. Самоучка, Пулитцер скоро мог говорить по-английски свободно, без акцента. Но каких трудов это стоило! Его рабочий день длился 20 часов, потом 4 часа сна – и надо было уже бежать на одну из двух работ. Такая самоэксплуатация давала свои плоды: молодой человек готовился к карьере адвоката. Но случилось иначе – однажды в шахматной комнате библиотеки он случайно познакомился с владельцем немецкоязычной газеты, который предложил ему место репортера.