Кузьма Минин
Шрифт:
— Давно бы уж надо мне домой, — со вздохом сказал он, оглядывая сидевших за столом, — да вот, вишь, не приходится. Лезут, демоны!.. И у меня ведь есть сынок, уж велик… воевать может… Хотелось бы повидать его… Да как уйдешь-то? Вона сегодня што было! Из Мурома выбили супостатов, а они по деревням промышлять начали. Никак не угонишься за ними.
Он рассказал хозяевам дома, что нижегородские люди под начальством воеводы Алябьева давно уже обороняют свой город.
Немало хищников зарилось на Нижний.
Как
— Однако, добрые люди… — задумчиво барабаня пальцами по столу, произнес Кузьма. — Нижний Нове-град еще не Русь. Пока не выгоним ляхов изо всех углов нашей земли, до тех пор нам не будет жизни. Не прискорбно ли: первопрестольная в руках злодеев!.. Можно ли успокоиться на благоденствии Нижнего, коли полземли русской в кабале у панов?!
Кузьма Минич назвал Родиона Мосеева и Романа Пахомова «очами и ушами нижегородцев».
Он сказал, что в Нижнем будут ждать с нетерпением их возвращения из Москвы.
Расстались на заре.
Всё население Погоста высыпало на волю при звуках трубы и громкого голоса Кузьмы.
Оба молодца сняли с себя кольчуги, шлемы и сабли и отдали стрельцу, провожавшему их.
Они остались в одежде странников: через плечо сумки, посохи в руках, а на груди медные кресты.
На прощанье Кузьма сказал:
— О Ляпунове узнайте. Что затевает он? С кем идет?! Истинные ли защитники с ним? Правду хотим знать, всю правду. Да берегитесь! Хороните свою тайну пуще глаза.
V
В один из притонов на окраине Москвы набились ночлежники.
Сюда же в эту ночь забрел и бывший при Лжедимитрии I патриархом, ныне — инок, Игнатий. Находясь в заточении в Чудовом монастыре, он часто отлучался из Кремля с позволения польских властей. Теперь он обнищал, мало чем отличаясь от обыкновенных монахов, бродивших повсеместно в поисках милостыни. Всеми отвергнутый, он старался скрывать свое имя и свое прежнее положение в государстве.
Примостившись на полатях, он громко и тяжело вздохнул:
— Что есть жизнь? Господи! Превратность!.. И чего люди пришлые ищут в нашем граде? Текут и текут изо всех уездов… И откуда и зачем — господь ведает!
— Буде! Не тоскуй! — оборвал его парень в волчьем треухе. — Тебе одному, што ль, в Москве жить? Ишь ты!
Из-за спины Игнатия выглянул пришедший с ним вместе кремлёвский приживальщик — скоморох Халдей. Лицо его, вымазанное красками, не смутило парня:
— Ты чего?!
— Бог в помощь, дерзай! — улыбнулся скоморох. — Люблю таких, непонятных.
— Умой харю!.. Зачем намазал?
— Больно уж ты гневен. Откуда? С каких мест такой кусака?
— Отсель не видать, дальний человек, а зовусь Гаврилкой… Слыхал ли? Воеводе не брат и тебе не сват.
В углу захихикали. Плошка с маслом на столе чадила, угасая. Колебал пламя сквозь щели декабрьский ветер. Обледенелое строение содрогалось от его порывов. Недели две назад польское начальство запретило подвозить к Москве дрова. Холодом пыталось оно вытеснить жителей, но люди стали настойчивы, не сдвинулись с места.
Игнатий хотел что-то сказать, но раздумал. Черные глаза его смотрели умно, смущали людей.
— Эх, братцы! — усмехнулся Гаврилка. — Легше железо варить, нежели с дворянами да с попами жить!
— Молод судить. Молод! — тихо, сказал Игнатий. — Горя ты еще не видел настоящего… Несогласие твое от молодости. Жалко мне тебя. Темен ты. В попах — вся сила, у них — согласие и свет разума…
— Врешь, батька! Откуда же у черных людей единомыслие?! А?! — вступился в разговор молодой странник, лежавший на полу.
— От нужды! — ответило разом несколько человек.
— Одних смоленских разоренцев тыщи… Чем будут жить?! Куда денутся? Где найдут пристанище?
— Бегут?!
— Кто на Волгу, кто на Дон… а больше на Рязань… да туда, к Нижнему. На своей земле — везде дом.
Скоморох слез с печки. Игнатий задумался.
В углу на скамью рядышком втиснулись: Гаврилка, странник и скоморох.
— Старче Игнатий, друг! В высоких чинах ты находился… бывал и в Турции и в Литве, а познавать горя человеческого не можешь… — сказал скоморох.
— Я што! — вспылил Игнатий. — Смиренный инок, выпущенный на сутки из заточения, страдалец! Сам знаешь, господь простит меня несчастного! Зря лезешь!
— Полно! Чего притворяешься? Меня нечего бояться, — не унимался скоморох. — Кабы не такое дело у тебя вышло, ты плюнуть бы на нас и то счел бы недостойным для себя. Хороши вы, когда в беду попадаете, вежливые, а то и нос кверху… Глядеть на нас не хотите… Знаем мы ваше смирение!
— Не болтай, Халдей, — на всяк час не спасешься, разные люди тут есть, — вздохнул инок, свесившись с полатей и пристально разглядывая присутствующих. И заметил, что парень в треухе с кем-то перемигивается.
— А ты не таись, парень! Кто ты и откуда? — пытливо спросил он Гаврилку. — Нас не бойся… Одинакие все, убогие.
Парень усмехнулся:
— Кто я?! Селуян Селуянов, не трезвый, не пьяный, тебе не товарищ, по имени Черт Иваныч. Кислая шерсть, такая же, как и все прочие зимолеты.
— Издалеча ли? — вытянувшись на полатях, еще вкрадчивее спросил Игнатий.
— Говорю, отсюда не видать… Лесом загорожено.
— Ну, а ты? — кивнул инок другому парню, высокому, красивому страннику с медным крестом на груди.