Кузнечики [=Саранча]
Шрифт:
Жанна: Куда идешь? Мама, ты слышишь? Ответь мне, куда ты идешь?
г-жа Петрович: Послушай, детка. Мне семьдесят шесть лет. И я — твоя мать. Ты не имеешь права так себя вести.
Жанна: Знаю, мама. Извини.
Жанна искренно сожалеет об этом.
г-жа Петрович: Ты такая дикая.
Жанна: Я знаю.
Мать
г-жа Петрович: Поэтому тебя муж и бросил.
Жанну как будто кто-то ударил обухом по голове. Ей нужно время, чтобы осознать это. Затем она абсолютно хладнокровно говорит.
Жанна: Уходи отсюда. Немедленно уходи.
Петрович оскорблено поднимает свой огромный чемодан. Жанна и не собирается ей помогать. Она даже не кричит. Она невероятно спокойна.
Жанна: Уходи из моего дома и больше никогда не приезжай. Я не хочу больше никогда тебя слышать. Никогда.
Петрович уходит, волоча за собой чемодан. Жанна не двигается. Затем слышится какой-то шум. Несколько ударов чемодана о ступеньки и тупой звук ударов старческого тела о бетон. Мама Жанны издает тихий стон. Затем замолкает. Жанна ждет, но больше ничего не слышно. Затем она в панике срывается с места.
Жанна: Мама! Мама!!!
Жанна с криком выбегает из квартиры.
Жанна: Мама!!!
Затемнение
XI
Кухня в квартире Игнятович. За столом товарищ академик и товарищ кандидат. Стол не накрыт. Два человека, два друга по студенческим годам. Один стал кем-то, другой не стал никем, но ужасно хочет кем-нибудь стать, прежде, чем умрет. Алегра сидит у противоположной стены и пристально смотрит на них.
Игнятович: Даже не знаю, чем тебя угостить.
Симич: Я ничего не хочу, спасибо.
Игнятович: Дада не любит, когда я вожусь на кухне.
Симич: Я же сказал, что ничего не буду.
Игнятович: Сделать тебе чаю?
Алегра: Мама сказала, что трогать ничего нельзя.
Игнятович: Хорошо, но чай я могу сделать?
Алегра: Мама же сказала.
Игнятович: Хорошо, дорогая. Дедушка знает.
Симич: Я
Игнятович: Да и я тоже. Потом постоянно будет хотеться писать.
Игнятович вырос в деревне. А Симич — в городе. Первый относится очень просто к тому, о чем другому стыдно даже говорить.
Игнятович: Ну, так скажи, что ты хотел. А потом Милан отвезет тебя…
Симич: А, нет. Не надо. Я пойду пешком.
Игнятович: Пешком! Под таким дождем?
Симич: Я не сахарный.
Игнятович: Ладно, если не хочешь.
Они замолкают. Один думает, с чего начать, другой ждет, когда тот начнет. Но первый никак не начинает. Это молчание длится какое-то время. Игнятович, прямой как всегда, теряет терпение.
Игнятович: Слушай, Милисав, я тебя не тороплю, но мы же не можем вот так сидеть целый день! Давай, брат, скажи, чего ты хотел?
Симич: А, да. Да. Слушай. Я о своей кандидатуре.
Игнятович: А, ты об этом? Что же ты сразу не сказал? Я, бог знает, что подумал… Послушай, я уже тебе сказал, это пропащее дело. Я имею в виду, в этом году. Следующим летом… я ничего не говорю, можешь снова попробовать. Только… откровенно тебе говорю, я не верю.
Симич: Но почему? Почему?
Игнятович: Милисав, я тебе говорю, это же не просто кучка горожан. Это же элита этой страны. Самые умные люди. Это верховная комиссия.
Симичу стыдно, что его другу не стыдно так с ним разговаривать.
Симич: Но ты же ее член.
Игнятович: Ну, конечно!
Симич: Разве у тебя нет своего мнения? Своего голоса?
Игнятович: Есть, я ничего не говорю. Но поэтому я и не хочу его тратить. Если все против, и я против. Зачем же плыть против течения.
Симич теряет терпение.
Симич: Но послушай. Это же ты предложил мне стать кандидатом!
Игнятович: Да, я ничего не говорю…
Симич: Меня вообще это не интересовало!
Игнятович: Тогда чего же ты так переживаешь?
Симич: Как ты не понимаешь?
Игнятович: Не понимаю. Чего ты так распалился?
Симич: Хорошо, Павел, у меня же есть хоть какая-то честь.
Игнятович: Ой, «честь»! При чем тут это? Не преувеличивай, Милисав! Да, я тебе предложил, но обстоятельства… Забудь, брат, оставь, не переживай.