КУЗНЕЦКИЙ МОСТ И МАРГАРИТА
Шрифт:
И Капа была вынуждена затаиться, понимая, что защиты и помощи от отца не будет. Она смирилась, вернее – она внутренне сжалась, как кулак человека в мгновение смертельной опасности.
Так она и жила между наступившем и прошлым, в которым он не была сиротой, где была жива мама, где было столько солнечных дней, и на нынешний, затянувшимся одним безликим днем, в котором дни сменяли ночи, но не наступала новая жизнь, в которой хочется жить и быть.
Капа поняла, что сегодня уроки ей опять придется делать уже ночью – за полночь. Потому что раньше никак не получится. Еще утром мачеха Таисия опять навалила полный таз грязного белья – своего и отцовского. Да еще и, уходя с подружками в кино на дневной сеанс, пока муж на работе, крикнула
День был яркий, давно таких не было. А все предыдущие дни серые тяжелые облака и дожди висели над Кимрами. А тут, как в прежние времена – яркий, солнечный денек, наполнивший теплом весь дом.
Капа перевернула все стулья, положив их сиденьями на большой овальный стол. Заткнула подол ситцевого халата за поясок и стала мыть полы, начав с кухни и коридора, потом в кабинете отца, чтобы, когда Танька вернется из кино, сразу «приняла работу». А после этого в их комнате, стараясь залезть мокрой тряпкой поглубже под широкий старинный платяной шкаф, чтобы помыть полы и под ним. А Рита в то время стирала пыль во всей квартире. Обе молча делали это, погруженные в свои печальные мысли. И, вдруг, не сговариваясь бросили свои занятия, подошли к шкафу. Раскрыли скрипучие дверцы этого шкафа, как театральный занавес. А там на плечиках висели платья покойной матери. Девочки нежно протянули руки к платьям мамы и ласково погладили их. Словно в теплый ручей в жаркий день окунали в них лица, в прохладу и негу разноцветных крепдешинов, в пестрые, усыпанные по довоенной моде цветочными узорами на нарядных летних платьях покойной мамы. Каждая не признавалась другой, что вспоминает мать в именно этих платьях в разные дни прошлого, представляя себя рядом с мамой, одетой в это платье. Но, едва услышали, что открылась и закрылась входная дверь, быстро закрыли шкаф. И, боясь, быть застигнутыми, быстро вернулись на свои места, продолжив каждая свое дело, низко опустив головы, что бы никто не увидел их слез.
В комнату, напевая «У самовара я и моя Маша!», впорхнула молодая жена отца – Таисия или – Тася. По всему чувствовалась, что и фильм ей понравился, и прогулка после фильма с подружками по городу – все ей принесло удовольствие. Она вошла в комнату. Сняла один из стульев со стола и плюхнулась в него. Тут ее настроение омрачилось тем, что не вся квартира оказалась вымытой и убранной девочками к ее приходу. И она, помрачнев, высказалась:
– Капка! Тебя нужно звать не Капа, а Капуша! Рохля ты, ленивая. Шевелись! Домывай полы! Еще постирать твоему папаше нужно. И посуда в кухне не мытая осталась! Не мне же мыть посуду! Мои красивые руки портить?! – произнесла она, любуясь своей вытянутой рукой с полированными ногтями и продолжила:
– Жара! Носить нечего! Так! А что у нас там? – произнесла Таська, в своих размышлениях, рассматривая шкаф. Встала и, пританцовывая, подошла к платяному шкафу, где висели платья и одежда покойной Капитолины Карповны. Скинув тут же свою одежду, оказалась почти голой. Только поясок и фильдеперсовые, протертые до дыр на носках чулки, оставались на ней. Встав на цыпочки, так что из чулок торчали ярко крашенные ногти, распахнула дверцы шкафа и принялась перебирать одежду покойной матери девочек, замерших у окна, прижавшись друг к другу. И, наконец, выбрав несколько вещей, она закрыла шкаф. Несколько выбранных ею крепдешиновых платьев, она отбросила на кровать Капы, а особенно понравившееся ей нарядное Капитолины Карповны – шелковое, небесно-голубое в цветочек платье, Таисия тотчас попыталась натянуть на себя. Но оно предательски затрещало по швам, подол скатался валиком и нелепо задрался. И оно застряло, не желая плавно соскользнуть по ее спине и опасть веером вдоль ее пышных бедер к коленям. Таисия, чертыхаясь, стала с силой тянуть платье вниз. Оно предательски затрещало еще сильнее. И порвалось по шву на плечах и на боках. Разозленная мачеха, сдернула это непослушное
– Не смей трогать мамины платья! – крикнули ей вместе Рита и Капа.
Сначала мачеха ударила по лицу Риту, и Капа бросилась защищать сестренку Озверевшая Таська била без разбору обеих. Схватив Риту за белокурые волосы, она хлестала падчерицу по лицу и орала так, что прохожие внизу за окном останавливались, слыша шум их драки, доносившейся из раскрытых окон, пока Капа пыталась отбить сестренку:
– Запомни, тварь! В этом доме ничего твоего, кроме тебя самой – нет!!! Выживу обеих!!! Как и вашу старуху!!!! Вам здесь, сукам, обеим тут не жить! – орала на девочек Таисия и хлестала их по лицу.
Как ни как, а ей двадцать семь. Здоровая деваха – «кровь с молоком» против шестнадцатилетней хрупкой девчонки, еще не пришедшей в себя после голода 1942 года, испытаний эвакуации и смерти матери и ее девятилетней сестренки. Словом, силы были не равны. И драка завязалась жестокая.
Настоящая драка. Полу голая Таська и Капа, катались по полу, вцепившись друг другу в волосы. Рита подбежала к ведру с грязной после мытья полов водой и, схватив его обеими руками, смогла приподнять ведро и выплеснуть прямо в лицо Таське в тот момент драки, когда она оказалась под разъяренной Капой.
И это погасило драку. Таисия вскочила с пола и умчалась в спальню.
А девочки, обе так и сидели на мокром полу и рыдали. Отлично понимая, что отец их от мачехи защищать не будет. И что эта драка доломает их прежнюю жизнь окончательно.
Собравшиеся под окном соседки, посудачив между собой, обсуждая происходящее, подумывали уж было расходиться. Они вслушивались, не доносятся еще какие-то подозрительные шумы из квартиры аж, начальника отдела Пропаганды и агитации их городка, правда – в последнее время опять вернувшимся работать в школу, как и до войны – директором школы.
– Господи! При живом отце! Начальником он там каким-то в Горкоме был! Теперь же директор школы. Их же при таком папаше и в Дет. Дом не возьмут. Директор школы, а, прости господи, на такой шалаве женился.
– Да, уж, Таська-то на весь город прославилась своими похождениями.
– Так он же начальник, а что они начальнички о нашей жизни, о городе знают? Сидят там в кабинетах и жизни не видят. А мать-то его покойной жены, что-то давно не видать.
– Это ты про Елизавету Яковлевну? Да, не видать. Уморила ее Таська, что ли?
Другая соседка поделилась тем, что знала о Елизавете Яковлевне:
– Да, нет. Пока жива. Выжили ее из квартиры, ушла и угол снимает. Живет за занавеской у кого-то. Там на отшибе Кимр. Зарабатывает стиркой.
Но другая поделилась своими наблюдениями:
– Стиркой. Да видно, что уж так настираешь, в наше-то время! Видела ее в воскресенье, у рынка стояла она. Капли рыбьего жира «продает». Стесняется милостыню просить. Вот так у входя на рынок и стоит с капельками. В надежде, что пожалеют и подадут, ведь ее ж весь город знает.
– Да, а ведь у Таськи целый дом в Кимрах! Могла бы пустить туда жить Елизавету Яковлевну с сиротами. Но «жадность фраера сгубила»! Сдают они с мамашей этот дом приезжим. Деньги совести дороже! О, вот и девчонки вышли из подъезда. Пойдем-ка. А то, подумают, что тут мы подслушивали.
Девочки привели себя в порядок, умылись и причесались. И пошли к бабушке, к Елизавете Яковлевне. Соседки зря говорить не станут, она действительно снимала «угол»-койку у кого-то за занавеской.
Елизавета Яковлевна задернула занавеску. Все трое сидели на кровати и плакали молча, чтобы не смутить хозяев дома.