Кузнецы грома
Шрифт:
Мир радостно прыгал: облака, окна домов, пешеходы, автомобили…
Но статью надо писать. Он обещал. И писать надо сейчас, потому что вечером придут Жорка и Вася – старые, еще со школы, друзья. И они выпьют. Они давно все сговаривались выпить. Просто так, "без затей", сесть, выпить, потрепаться. Но вот задача: надо ли звонить Ирочке? Жорка, Вася и Ирочка… Как-то вместе они "не смотрятся". Ребята будут сидеть зажатые. Будут стараться острить. Жорка опять начнет рассказывать, теперь уже для Ирочки, как у пика Семи сестер они попали в буран… Может,
15
Утро Нины Кузнецовой – утро ожидания. Она сходила в парикмахерскую, потом в магазин, потом посмотрела в газету, потом, поджав ноги, села с книжкой в уголке дивана и читала, но, думая о своем, ничего не понимала из прочитанного, просто рассматривала глазами одну строчку за другой – так читают на сцене актеры. Книгу взяла она, чтобы убить время, чтобы вечер скорее пришел. Вечером – Раздолин…
Они куда-то шли, куда-то ехали. Куда? А кто его знает, куда… Ужинали в каком-то маленьком ресторанчике на набережной… Им очень долго ничего не подавали… Впрочем, и другим тоже. Другие возмущались, а они нет. Даже если бы о них вовсе забыли, они бы не возмущались… Потом опять куда-то ехали.
Троллейбус, подвывая, катился от фонаря к фонарю. Нина смотрела в окно на темную улицу. Желтые квадраты света, падающего из окон троллейбуса, неслись по асфальту, прямо по лужам. Потом откуда-то сзади набегала большая серая тень самого троллейбуса, обгоняла его, неслась вперед, светлея и размываясь…
А следом уже возникала другая, потом еще, еще… Почему раньше она не видела всего этого? Какой-то маленький скверик. Круглая клумба. В ней белый пионер с отбитой рукой. Они сидят на скамейке. Он обнял, прижал ее к себе.
– У тебя уши замерзли, – говорит она и смеется. – Красные уши… И она трогает его ухо пальцем. – А помнишь, Арамис щипал себя за мочки ушей, чтобы они розовели?… Это нравилось женщинам… Раздолин, а может, и ты щиплешь?
– Тебе нравится Арамис? – спросил он.
– Он молодец. А тебе?
– И мне… Но Атос больше…
– Атос – герой… Всем мальчишкам нравится Атос… Он хотел поцеловать ее, но мальчишки, как раз именно те мальчишки, которым нравится Атос, ворвались в скверик, как банда басмачей.
Она легко отстранилась, и он без обиды понял, что целовать сейчас нельзя.
– Это они, наверное, отбили пионеру руку, – шепотом сказала она.
– Они…
Потом они стояли в маленькой беседке во дворе ее дома. В маленькой детской беседке. Качели, оставленные детьми, были печально неподвижны. Он целовал ее долго, нежно прижав к себе. Он говорил ей что-то, а она не слушала слов, не нужны были слова. Она поднималась на цыпочки и целовала его в губы, долго и так крепко, что он чувствовал ее зубы… Так в маленьком дворике, на который со всех сторон во все глаза смотрели сотни оранжевых
16
Борис Кудесник у стола. Горит настольная лампа. Несколько книг. На обложке одной – золотом: "Теория плазмы". Борис листает. Две женские руки ложатся ему на плечи:
– Закрой свет газеткой, Мишка ворочается…
Борис ставит газету у лампы, щекой проводит по руке.
И руки слетают с плеч…
Виктор Бойко идет домой темным переулком. У булочной выгружают свежий хлеб, и Виктор останавливается, вдыхая вкусный, теплый и добрый запах. Лотки быстро исчезают в окошке, один за одним…
– Можно купить один батон? – спрашивает Виктор.
– Или проголодался? – с иронией говорит грузчик.
– Нет… Но пахнет хорошо…
– Духи купи себе и нюхай, – уже зло говорит грузчик.
– Я заплачу…
– Не видишь, что ли, закрыта булочная. Виктор не уходит, молча стоит и нюхает хлеб…
Большой зал филармонии заполнила нарастающая, бьющаяся в едином четком ритме дробь барабана. Болеро Равеля. Глаза Маевского закрыты, ресницы вздрагивают и волнуются, а барабан все бьет и бьет… Лицо у Маевского напряженное. Он совсем не похож на того Маевского, которого знают все.
Сергей Ширшов сидит в майке и в трусах на постели. Совсем темно. Встает. Босиком выходит в темный коридор и приоткрывает другую дверь. Тоже темно.
– Батя, ты спишь? – шепотом спрашивает он.
– Что тебе? – отвечает женский голос.
– Ма, я женюсь! – выпаливает Сергей.
– До утра потерпеть не мог?
– Нет, я правда женюсь!
– Ты никак выпил? – с тревогой спрашивает мать…
Три рюмки сошлись, чокнулись.
– И все-таки, что значит для тебя заниматься наукой? – с пьяной настойчивостью спрашивает Игоря Редькина Жорка, старый школьный друг.
– Для меня? Ну, как сказать… – Игорь вертит в пальцах рюмку. – Удовлетворять собственное любопытство за счет государства! И махнул водку в рот.
– Не пижонь, – строго говорит Жорка. – Ты понимаешь, о чем я говорю. Зачем нам Луна, Венера, Марс? На кой хрен?
– Кому это "нам"? – строго спрашивает Игорь.
– Мне, тебе, Васе, всем.
– Ты упрощаешь, – вяло говорит Вася. – Пойми…
– Ничего он не упрощает, – резко перебивает Игорь. – Он мещанин. Ему нужна конура, подбитая плюшем, куриный бульон и лакированные штиблеты за пять рублей!
– А почему из-за каких-то лунников я должен платить за штиблеты тридцать рублей?!
– Считай, что разницу ты заплатил за билет в эпоху! Плацкартный билет!
– Только без демагогии…
– Да замолчи! Сотни лет люди смотрели в небо, мечтали… Луноград – это такая же гордость наша, как твой Рублев, как Василий Блаженный, как "Аврора"… Давай загоним американцам Третьяковку, а? Ведь купят! И хорошие деньги заплатят! И почему это мы не обменяли в войну Рублева за свиную тушенку? А? Ужасно, что это говоришь именно ты! Ужасно, ужасно… Кстати, почему ты пишешь картины, а не разводишь коров? Штиблеты делают из коров…