Кузница милосердия

Автор неизвестен

Ей мерещилось, будто кто-то будет слушать его предложения. Да у него и не было никаких.

Уролог К. пожимал плечами, шел, на ходу оглядывался и улыбался мне.

– Похоже, мы идем под тамбовскую группировку, - шептал он.

А мы с ним как раз собирались выпить, но совещание затянулось. Я поскуливал и подпрыгивал возле административного корпуса, порываясь заглянуть в окошко, где серьезный, недосягаемый К. сидел среди власть имущих.

Это у нас было в традиции. Однажды он собрался ко мне, а я говорю ему: ты что! все дома! А он мне: ну, я во дворе подожду,

поскулю...

Короче говоря, Новоселов направил в отделение не то транш, не то грант, черт его разберет. Отвалил дорогим спинальникам не меньше миллиарда - старыми, разумеется, хотя мог бы и новыми.

А через год прикатил разбираться: где миллиард?

Миллиард был освоен, но как-то замысловато. Настолько изощренно, что даже видавший виды Новоселов не смог ничего понять.

А еще через месяц Новоселову положили на крышу машины бомбу, и ему оторвало голову. И он стал настоящим спинальником.

Языковой барьер

За человеческой мыслью не угонишься.

Оказывается, пациентки моей матушки, когда им прописывают свечи, делают так: бросают их в унитаз, а после садятся и справляют нужду. Они не выбрасывают свечи, нет, они пребывают в полной уверенности, что после этого поправятся.

Да и я никогда не был уверен, что меня правильно понимают.

Помню, попросил одного больного - норовистого такого, хорохористого старичка с бородой скоротечного козлика - встать, вытянуть руки и закрыть глаза. И что он сделал? Мне не описать того, что он стал делать. Он изогнулся змеевиком, высунул язык, зажмурил один глаз, раскинул руки и начал приседать пистолетом, кренясь набок и багровея лицом.

– Что вы делаете? что, что это?
– закричал я.

– Э?
– проблеял он, склоняя и голову тоже, глядя на меня свободным глазом.

Путь к сердцу мужчины лежит через желудок

Хочу посетовать на некоторый цинизм медицинской науки. Изучали мы, помнится, рентгенологию. И нам предложили зайти в этот проницательный аппарат и посмотреть на себя изнутри, вживую. Не снимок какой-нибудь сделать, а запустить научно-популярный кинематограф. Зашел я, значит, туда, и оказалось, что во мне сокращается нечто колоссальное. "О, какое большое сердце", - удивился рентгенолог. Я приосанился и скромно улыбнулся, поглядывая на дам. "Это очень плохо, - сказал рентгенолог, - с таким большим сердцем долго не живут".

Потом одну девушку, коротышку такую, заставили выпить сульфату бария для показательного обзора желудка.

"Редкий случай, - сказал рентгенолог.
– Желудок-чулок. Посмотрите, какой он длинный - даже дна не видно, он спускается в малый таз".

Согруппница, и раньше меня не особенно привлекавшая, вообще перестала существовать для моего умозрения.

Сейчас-то я, конечно, наплевал бы на кишечнополостные чулки, но тогда было другое дело, всего лишь четвертый курс. Или третий? Не помню уже. Еще сохранялось подобие романтизма, не признававшее желудков.

Самозванцы

В книге "Под крестом и полумесяцем" я много рассказывал

о моей заведующей отделением, преклонных лет женщине с внешностью и сознанием слабоумного мужчины. Для тех, кто не знает, скажу лишь, что она, ветеран труда и отдыха, поливала искусственные цветы и ругала фотообои за неправильно нарисованную березу.

И вот на днях, когда у нас дома зашел разговор о зачетах и экзаменах, я припомнил, что последний зачет, который мне суждено было сдать, состоялся четыре или пять лет назад. Он посвящался переливанию крови.

Беда была в том, что заведующая отделением считала это отделение хирургическим, ибо там долечивались больные, когда-то давно перенесшие операцию. Она вообще очень любила хирургию за наглядность результата, а всякую психотерапию терпеть не могла, хотя и рассказывала, как в молодости, орудуя на плавучей китобойной базе в Тихом Океане, загипнотизировала кольцом на ниточке моряка, заболевшего белой горячкой. "С тех пор я так и вешала табличку на дверь, - причмокнула она, роясь в приятной памяти.
– "Тихо! Идет гипноз!"" Нашему отделению не полагалось знать тонкости переливания крови. Однако заведующая пошла и внесла наше отделение в экзаменационный список. "Вы разве переливаете кровь?" - осторожно осведомились у нее. "Конечно, - рассвирепела заведующая.
– Мы каждый день переливаем кровь!"

Это была неправда. Нас не подпустили бы к этой процедуре и на пушечный выстрел. Я думаю, что заведующей что-то приснилось: знаете, в детстве, в лагерях отдыха особенно, устраивают такие переливания воды над дремлющим ухом. Переливают из кружки в кружку, пока блаженный сновидец не вообразит себе жидкие зрелища и не обмочится. Так вот и заведующую, не иначе, кусила какая-нибудь неразборчивая дракула.

Однако закорюка, нацарапанная заведующей лапой, была сродни Большой Круглой Печати из "Сказки о Тройке". Она обладала законодательной силой и моментально перевела наше отделение в разряд структур, ОБЯЗАННЫХ разбираться в переливании крови. И если кто из сотрудников в нем не разберется, ему будет плохо.

Так и вышло, что заведующая отделением сказала мне: "Пошли!" Сунула руки в карманы халата и, мелко тряся головой, зашагала к начмеду на зачет, и я зашагал. Начмед принял нас приветливо - не тот, академик, про которого в хронике тоже много чего, а другой, хирургический: породистый розовощекий блондин лет пятидесяти, в хрустящем халате, при галстуке, отменно вежливый. Он пригласил нас сесть. Мы сели; он обратил ко мне доброжелательное лицо и задал первый вопрос.

Я нагло улыбнулся и молча пожал плечами.

Начмед развел руками. Я повторил его жест с зеркальной точностью.

– Давайте тогда с вами, - вздохнул начмед и повернулся к заведующей. Она сидела с бесстрастным и уверенным лицом. Я вдруг вспомнил, как учил ее компьютерному делу - по ее упрямой просьбе. За полчаса она овладела кнопкой "Power". Начмед помедлил, затем с извиняющимся видом сказал мне: - Я попрошу Вас выйти, если Вам не трудно. Мы побеседуем вдвоем... Вы понимаете...

Маврикиевна